Рейд за бессмертием - Greko
— Я тебе сейчас вдарю и улыбку твою с лица кровью смою! — Бакланов был уязвлен. — Я, если хочешь знать, шашкой могу человека с головы до жопы пополам развалить!
Вася вскочил на ноги. Пусть ростом и был поменьше, но не на голову, как привык казачий командир среди своих малоросликов-казаков.
— Ты, есаул, коли руки у тебя чешутся, дочь свою шлепай! А меня ты пальцем тронуть не можешь!
Ответ Васи был настолько неожиданным, что Бакланов растерялся. Вася продолжал напирать.
— Потому что прав у тебя таких нет. У меня два Георгия! И отказ от офицерского чина!
— Ах, ты… — Бакланов сжал челюсти, понимая, что Вася прав.
Потом присел на табурет, который ему занес солдат.
— А коли докажу, что ты не настоящий? Я же тебя лично после этого за твои слова на тот свет отправлю.
— Не докажешь. Я — Девяткин.
— Ну, рассказывай, Девяткин. А я послушаю. Но — гляди…
— Помню! Коли совру, можешь мои кишки на свой кулак намотать!
Бакланов не удержался, рассмеялся.
— Эх! Даже жалко будет, если врешь! И Засс предупредил, что ты — крепкий орешек. И я сам вижу — не трус. Ну, хоть Васей зовут? Взаправду?
— Васей, Васей. И фамилия Девяткин!
— Рассказывай.
И Вася начал рассказывать. Ему было легко. Он не врал, когда рассказывал про свои подвиги. Да, подвиги. Два Георгия это только подтверждали. Он рассказывал, понимая, что чем больше фамилий он назовет, тем сильнее его шансы. И он сыпал и сыпал фамилиями: от фамилий рядовых солдат и матросов, до фамилий генералов Раевского и Пулло. Много говорил про Дорохова и Косту. Чуть ли не поминутно излагал ход всех сражений, в которых участвовал. Бакланов уже давно не сидел на табурете. Мерил большими шагами узкое пространство камеры, заложив руки за спину. Часто вскидывал на Васю глаза, в которых нередко мелькало восхищение или изумление. И уж совсем застыл, когда Вася стал рассказывать про Михайловское укрепление. Счет времени был потерян. Наконец Вася закончил. Стало тихо. Бакланов посмотрел на Васю. Вася был спокоен, взгляда не отводил.
— Про твои дела потом, — начал есаул. — Ты про Архипа Осипова… Это так и было?
— Да.
— Вася или как тебя там… Ты про себя ври сколько хочешь, — волновался Бакланов. — Но если про Осипова соврал…
— Нет!
— Да ты понимаешь, что, если это так и было, то доложат Императору о подвиге Архипа? Тут дело государственное, понимать должно! Не бывало такого на Руси, чтоб гарнизон себя подорвал, чтобы врагов на тот свет отправить!
— И хорошо! И правильно! Пусть доложат! Пусть вся Россия о нем узнает! Заслужил! Вот он как раз — настоящий герой!
— Так это, если не врешь!
— Крест несите и Библию. Поцелую, поклянусь! А там — хоть вешайте! Но Архип Осипов это сделал!
Бакланов задумался. Потом хмыкнул.
— Вешать погодим. Проверим. Гриша! — крикнул он в сторону двери.
Вошел Гриша, солдат с чувством юмора.
— Заводи второго. А ты, — обратился в Васе, — иди пока, там подожди.
Вася вышел на солнышко. Осознал, что сил практически у него не осталось. Сполз по стенке. Сел на землю. Закрыл глаза.
— Слышь, ты, — его окликнул Гриша.
— Что?
— Точно не врал про Осипова?
— Про такое можно врать, Гриша?
— Ну, да. Про такое — нельзя. Царствие ему небесное! — Гриша перекрестился. — Настоящий русский солдат!
Вася не прислушивался к тому, что в это время происходило в камере. Слышал, конечно, громкий голос Бакланова и дрожащий голос настоящего. Но не вслушивался. Совсем обессилел.
С настоящим Бакланов разобрался чуть ли не за десять минут. Гриша завел Васю обратно в камеру.
— Ждите! — предупредил Бакланов. — Пошлем запросы. Там и разберемся.
И вышел скорым шагом.
Вася теперь уже лег. Ничего ему не хотелось. А уж тем более о чем-то говорить с настоящим Девяткиным. А того так и подмывало. Не удержался. Подскочил к Васе. Наклонился. Брызгая слюной, торопливо заговорил.
— Они разберутся. Разберутся! Я — Девяткин! А ты не только мое имя украл! Ты жизнь мою украл! Жизнь!
Что-то еще говорил, уже скуля. Вася не отвечал. Задумался о настоящем Девяткине: как же он дошел до такого? Просто струсил в какой-то момент. Испугался. И принял такое решение, которое и довело его до такого состояния. И, вроде бы, решение понятное: он хотел жить. Жить! Не задумывался в ту секунду, когда принимал решение, что жить останется, а вот все остальные человеческие качества уже безвозвратно потеряет. Дезертир! Не понимал, что дальше все его усилия будут направлены только на одно: выжить. И не имело уже для него значения, что за жизнь его ждала в таком случае, как ему придется расплачиваться за такой, вроде бы, естественный выбор. Не имело. Значение для него теперь имело только одно: проснуться утром живым и лечь спать вечером живым. И не важно, что, может, спишь ты при этом в грязной яме, что на тебя сверху мочатся, что питаешься объедками. Зато — живой. Прожил очередной день. Выжил в этот очередной день.
И не понимал Девяткин-Милов, как уже можно считать человеком этот отброс. Пусть и в человеческом обличье, он таковым уже не был. Внутри него жил тот таракан, который, как известно, выживет в любом случае, даже если одновременно взорвутся все ядерные боеголовки на Земле. Все исчезнет, испарится. А таракан — выживет. Тараканом стал настоящий Девяткин, струсив однажды. И после этого уже ничего не занимало его голову, кроме того, чтобы выжить любой ценой. И, может, душа и сердце могли бы его остановить, заставить взглянуть на себя со стороны. А только откуда взяться душе и сердцу у него? Отдал он их взамен способности таракана.
… Вася вздрогнул, проснулся. Даже не заметил, как заснул, раздумывая о настоящем Девяткине. Тот тоже спал. Вася не выдержал, подбежал к нему, схватил за шкирку. Настоящий тут же проснулся. Уже боялся.
— Ты, сука! Как? Как можно было всех предать и довести себя до такой жизни. По своей воле! Ты
