Скопа Московская (СИ) - Сапожников Борис Владимирович
Бутурлины вместе с остальными детьми боярскими отправились в стан. Хованский, снова отвечавший за него, ушёл, чтобы выделить им место для палаток и костров. Хотя вряд ли у многих из них есть палатки, скорее всего, спят на кошмах, укрывшись плащами и подложив под голову седло. А ведь август уже и не так чтобы тепло по ночам, не смотри что лето. Крепкие всё же люди были в те времена, ну кто выживал, конечно. Не крепкие здоровьем, видимо, умирали в младенчестве или раннем детстве, причём это касается не только крестьян и прочих «чёрных людей», но и вполне привилегированных сословий, вроде аристократии. Я, к примеру, тоже на кошме сплю, и всего разницы, что в шатре да под парой шкур поверх плаща. Но под утро бывало замерзал зверски, и ни разу ни чихнул ни засопливел, вот какое отменное здоровье досталось мне в наследство вместе с могучим телом князя Скопина-Шуйского.
Я навестил на позициях воеводу Валуева, который вместе с Паулиновым азартно обсуждали грядущий обстрел.
— Сегодня штурма не будет, — сообщил я им.
Воеводе, конечно, немного неуместно вот так разгуливать и самому всё всем говорить. Для этого есть дворяне-завоеводчики[1], которые в бою охраняют меня, как это делал покойный Матвей Болшев сотоварищи, а кроме того выполняют обязанности вестовых и порученцев. Но мне не хотелось сидеть в шатре до завтра, и я решил проверить позиции, а заодно и переговорить с нашими артиллеристами.
— Скажи-ка мне, Слава, — обратился я к Паулинову. Называть по имени человека, который был настолько старше меня, оказалось сложновато, однако выбора не было — между нами в местническом ранге лежала настоящая пропасть, — довольно ли у нас огненного припаса для пушек?
— Нам Смоленск не штурмовать, — пожал плечами в ответ старый канонир, — а для полевого боя так и с избытком.
— Тогда задайте ляхам в крепости хорошую трёпку, — приказал я. — Пороха и ядер не жалеть. Палить до обеда, а если сочтёте, что припас ещё есть, так и после. Но чтобы осталось на завтра, перед штурмом им душу помогать.
— Это мы запросто, — буквально расцвёл Паулинов, — это мы с дорогой душой. Это мы завсегда готовы.
Что он любил больше всего, так это палить из своих разлюбезных пушек, и то, что с нами не было орудий большого государева наряда — проломных бомбард, которые могут разнести стены Дорогобужа по кирпичику, его совершенно не смущало.
[1] Завоеводчик — товарищ, помощник воеводы, подручный воеводы; в старину в русских войсках то же, что в наше время адъютант
* * *
Когда в осадный лагерь под Смоленск примчался гонец от ротмистра Нелюбовича, занимавшего Дорогобуж, с вестью о том, что город осаждён московитской армией, которой несть числа, король сразу же созвал военный совет. Всех влиятельных магнатов, из тех, кто сопровождали его в затянувшемся походе, звать не стал, ограничившись Сапегой и Жолкевским. Эти двое, по ему мнению, должны были уравновесить друг друга и помочь ему принять наилучшее решение.
Желавший оправдаться за прошлую неудачу Жолкевский, конечно же, высказался за то, чтобы нанести упреждающий удар.
— Московиты сели в осаду, — сказал он, — но она вряд ли продлится долго. Дорогобуж сто лет назад, говорят, был хорошим укреплением, пока его не сжёг Станислав Кишка, а с тех он столько раз переходил из рук в руки, что его толком не успевали укрепить. Да и сил у Нелюбовича недостаточно для осады. Но пока они сидят там, можно успеть пройти и ударить, прежде чем Дорогобуж падёт.
— Желаешь снова взять гусар? — спросил у него король.
Жолкевский понимал, что тот готовит ему ловушку, однако не стал уклоняться, и высказался прямо:
— Да, — заявил он. — Взять гусар и нанести удар такой, чтобы московиты не оправились уже.
— Пан гетман польный, при всём моём уважении, — велеречиво, как и привык, выдал Сапега, — должен напомнить вам, что вы уже пытались подобный манёвр совершить, и defectum[1] это обернулось.
— После этого defectum московиты несколько недель торчали в Царёвом Займище, ждали подкреплений, — возразил Жолкевский. — И после proelium[2] под Клушино, который вы мне, пан великий канцлер литовский, припоминаете, у московитов конницы не осталось вовсе.
— Разведчики и шпионы в войске московитов докладывают, — резонно заметил Сапега, — что молодой воевода, князь Скопин-Шуйский, разумно распорядился этим временем. Он продолжает вооружать и обучать солдат обращаться с длинными пиками на голландский манер. И учителя у него весьма хорошие.
— Мы, позвольте теперь вам напомнить, пан великий канцлер литовский, — не без ехидства заметил Жолкевский, — били тех учителей при Вейсенштейне, Везеберге и Кирхгольме, причём при Вейсенштейне[3] дважды. Московитская пехота полное дерьмо, уж простите за некуртуазный слог, и воевать умеет только из-за укреплений и рогаток. Что недавняя битва при Клушино и показала. Не будь у нас на пути того проклятого Господом плетня, мои гусары смели бы московитские и шведские порядки.
— Но если вам, пан гетман, в тот раз плетень помешал, — покачал головой Сапега, — то нынче и начинать не стоит. Вы вместе со мной доклады читали, что московиты подобно кротам всю округу Дорогобужа перерыли и укрепились весьма хорошо как для отражения вылазок, так и для нападения извне.
— Ещё одна битва истощит их, — пытался стоять на своём Жолкевский, но его перебил сам король.
— Как и нас, — сказал он. — Defectum твой, гетман, при Клушино обошёлся моей армии дороже, нежели кажется. В хоругвях Зборовского смута, многие офицеры и товарищи покинули лагерь, а оставшиеся образовали конфедерацию и решили воевать по-своему, не подчиняясь мне и вам, пан гетман польный и пан великий канцлер литовский. Вы не сумели унять смутьянов и теперь пойдут ли они к Дорогобужу или нет неизвестно. Глядя на них и остальные полковники с ротмистрами могут конфедерацию объявить, а там и до рокоша недалеко. Новый Зебжидовский[4] быстро отыщется, дурное дело нехитрое.
Рокош в королевском лагере означал бы конец осаде, и даже если Сапега с Жолкевским были против похода на Москву, оба не посмели ничего сказать по этому поводу.
— К тому же этот казацкий ротмистр уже смеет именовать себя старостой дорогобужский, — добавил король, — а это просто неслыханная наглость! Передайте с гонцом Нелюбовичу, чтобы тянул время, — приказал король секретарю, который тут же принялся записывать, — выдвигал условия сдачи, торговался с московитами. А после уходил к нам, желательно, с оружием и пушками. Аuxilium[5] оказать ему у нас возможности не имеется.
Тем же вечером гонец на свежей лошади понес эту весть в Дорогобуж.
[1] Провал, неудача (лат.)
[2] Битва, сражение (лат.)
[3] Жолкевский перечисляет победы недавно закончившейся Польско-шведской войне 1600 −1611 гг.
[4] Николай (Миколай) Зебжидовский — государственный деятель Речи Посполитой, воевода краковский, староста ланцкоронский. Инициатор и главный руководитель рокоша Зебжидовского, мятежа польской шляхты поднятого против короля Сигизмунда III в 1606 г.
[5] Помощь, поддержка (лат.)
* * *
Долгий обстрел привёл к тому, что стены города были пробиты в нескольких местах. Одну башню удалось разрушить, она, видимо, была очень ветхой, потому что наших пушек, как объяснил мне потом Валуев, для такого было недостаточно. Маловат калибр. Всё же проломных бомбард большого царёва наряда в войске не было — нам города осаждать не надо. Мы наоборот шли снимать осаду.
Штурма и на следующее утро не получилось. Из города под белым флагом вышла делегация во главе с пышно одетым казаком. Его сопровождали ещё пара столь же богато одетых казаков, один из которых нёс знамя, судя по ятагану и арабской вязи захваченное когда-то у турок, что казаков ничуть не смущало. Выглядели они точь-в-точь, как разухабистые запорожцы с иллюстраций к «Тарасу Бульбе» Гоголя, которого я в школе проходил. Читать — не читал, а вот картинки запомнились. Они остановились на полпути от стен до первых кольев нашего осадного стана, ожидая парламентёров с нашей стороны.
