Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Четвертая (СИ) - Хренов Алексей
И именно в этот момент в Генином сознании что-то щёлкнуло.
Взгляд, которым Гена посмотрел на Лёху, можно было ставить в музей мимики как экспонат человека, у которого горит всё внутри, но приходится держать лицо.
— Ладно! Придётся задействовать исключительно особый фонд! — пафосно произнес Гена, словно человек, только ради дела, решившийся рискнуть жизнью и броситься со скалы в бушующее море.
Он ещё говорил что-то о фондах, об особом счёте, о проблемах с квитанциями. Говорил — и с каждой фразой голос его трепетал и срывался всё выше, как воздушный змей в грозу.
Зато через полчаса у самолётика остановился престарелый грузовичок-заправщик. Пыхтя и скрипя таким же престарелым насосом, он начал закачивать топливо в баки. Лёха получил аж почти шестьсот литров бензина. Сев на корточки и посчитав палочкой на пыльном песке, он получил примерно тысячу километров дальности.
— Ну, как минимум до Сантандера хватит, а там надеюсь подкачают топлива, глядишь и обратно осилим, — завершил свою арифметику Лёха.
Товарищ Геннадий с чувством облегчения крепко потряс Лёхе руку и оставил его одного около теперь уже полностью его самолёта.
Через полчаса маленький самолётик растворился в голубом небе Перпиньяна и взял курс… на Париж!
Вторая половина августа 1937 года. Банковский квартал Парижа.
Слегка располневший от сытой и размеренной жизни Серхио Гонсалес вышел из дверей Banco Hispano Americano на улице Могадор в Париже. Дверь с латунной ручкой респектабельно захлопнулась за его спиной, блестя на солнце почти так же ярко, как гладко выбритая физиономия бывшего испанского управляющего.
Серхио слегка поправил воротничок рубашки, довольно хлопнул ладонью по животу — ланч обещал быть приятным — и бодро зашагал в сторону любимой кафешки на углу. Он ходил туда уже несколько месяцев — маленькое заведение с мраморными столиками, зелёными тентами и слегка разболтанными официантами.
Он почти пересёк улицу, когда издалека заметил свой столик — тот самый, в самом углу, с видом на витрину булочной и церковный шпиль. Но сегодня за его столиком кто-то сидел, развалившись по-хозяйски и сверкая бокалом в руке.
Серхио замер, как будто кто-то выстрелил в воздух. Он даже не сразу понял, насколько у него отвалилась челюсть. Лицо было знакомо. Не просто знакомо — именно это лицо было причиной его успеха в Аликанте и последовавшего перевода в Париж.
Алекс! Тот самый Алекс, его лучший клиент, обладатель баснословного и увеличивающегося состояния — и, скорее всего, английский шпион.
— Нет! — Серхио поймал себя на крамольной мысли. — Сотрудник британской разведки! Шпионы — это у врага. Но как⁈ Откуда⁈ Как он меня нашёл⁈ — вихрем пронеслось в голове.
В прошлый раз он видел его в Испании и, получив план действий, тщательно его выполнял. Не без собственной выгоды, конечно.
Алекс — или, как он иногда себя называл, Льйоха — приветливо махнул рукой и поставил бокал:
— Сеньор Гонсалес! Какая встреча! Сегодня будет чудный день! Не желаете ли немного белого?
Серхио оглянулся, будто проверяя, не смотрит ли за ним вся банкирская полиция Франции, и уверенно двинулся к столику. И вдруг улыбнулся. Он почему-то был искренне рад видеть этого молодого, весёлого и полного загадок и денег человека.
Кубики льда весело звякнули в бокале Лёхи — и в этот момент Серхио ощутил, что начинается новая, возможно опасная, но безусловно интересная история.
Вторая половина августа 1937 года. Небо между Парижем, Бордо и Сантандером.
Париж маячил в голове у Лёхи ещё с Барселоны — и не хотелось, но надо. Без этого не двинешься дальше. Финансы — хоть и не самая любимая тема, но жизненно важная.
Лёха сомневался. Полёт в Париж означал минимум один потерянный день, а в Сантандере его самолёт уже ждали советские лётчики.
Однако, пообщавшись с Хорьковым, он услышал свежие новости из посольства: фронт далеко, франкисты пока не двинулись, и в ближайший месяц в Сантандере, скорее всего, ничего не случится.
Решив, что второй такой возможности — встретиться с Серхио с глазу на глаз — может долго не представиться, Лёха, скрепя сердцем, всё-таки направил свой «Энвой» в сторону Парижа.
— Сто миль для бешеной собаки не крюк, — посмеялся Лёха над собой.
Полет получался неблизким, около семисот километров, но самолётик оказался просто сказкой и буквально влюбил Лёху в себя. Он был шустрый, без проблем держал крейсерские триста километров в час, позволив за два с половиной часа домчаться до Ле Бурже. С очень отзывчивым и чётким управлением. И… он был удобным! Ну, как минимум по сравнению с Лёхиным бомбером.
Он только раз переключил подачу топлива, да чуть сбросил обороты моторов, стараясь держаться около трёх километров высоты.
Скоро показались серые окраины Парижа, а слева по борту прошли ряды складов, блеснула стеклянная башенка терминала — и вот он, Ле Бурже.
Он ожидал… другого. После военных аэродромов Испании Ле Бурже его впечатлил. Нет, не поразил — но впечатлил. Бетонная полоса, широкая, твёрдая, с чёткой разметкой. Остеклённый терминал в стиле ар-деко с горделивой надписью Le Bourget Aéroport de Paris. Флаги, пальто, перчатки, трости, дамы в мехах и с сигаретами в длинных мундштуках. Целый мир, занятый своими делами, не обращающий внимания на одиночный самолётик, который только что вкатился на стоянку.
Рано утром, коснувшись колёсами своего Envoy бетонной полосы Ле Бурже, днём Лёха уже обедал в вычисленной кафешке своего парижского визави. Встреча с финансистом вышла несколько сумбурной, но исключительно плодотворной.
Обсудив план действий на ближайшее время, выдав несколько замечаний — беззлобных, но точных — и получив через час толстую пачку франков, Лёха рванул обратно в аэропорт.
Он заправил самолёт уже за свой счёт — на этот раз очень шустро и без скандалов. Бросил прощальный взгляд на стеклянные арки терминала и, оставив под крылом гостеприимный Париж, рванул на юг со всей доступной скоростью.
И через два часа, когда вечернее солнце клонилось к горизонту, Лёха уже снижался над виноградниками Бордо, заходя на посадку в аэропорту Мериньяк.
На утро, проснувшись вместе с рассветом, и снова заправив полные баки, Лёха наскоро прожевал свежий багет с сыром, запил его крепчайшим кофе и взлетел, держа курс юго-запад. Впереди его ждали Бискайский залив и окруженный Сантандер, откуда надо было вывезти советских лётчиков.
Вторая половина августа 1937 года. Аэродром Ла Альберисия, западнее Сантандера.
Видимо, от усталости, или просто потому, что пролететь почти двести километров над морем без штурмана — не такое уж простое дело, — Лёха слегка промахнулся. Вместо того чтобы выйти к аэродрому Ла Альберисия около Сантандера, он внезапно оказался ровно над линией фронта.
В отличии от предсказаний Хорькова, внизу всё кипело. Фронт был в нескольких километрах от города. Под крылом земля курилась дымом, пылала, шевелились маленькие точки, полз броневик, и не успел Лёха толком понять, где именно оказался, как сразу с двух сторон в небо полетели свинцовые очереди.
— Да чтоб вас всех… — выдохнул Лёха и вдавил педаль, — Давай! Членовозочка! Вывози! — заорал Лёха, уводя свой деревянный самолётик в резкий вираж.
Глава 25
«Хрен меня сломишь, жизнь хороша!»
25 августа 1937 года. Аэродром Ла Альберисия, западнее Сантандера.
Пролететь почти двести километров над морем без штурмана — дело непростое, и Лёха несколько промахнулся с направлением. Или просто устал. Как бы то ни было, вместо аэродрома Ла Альберисия он вывалился прямо над линией фронта.
Внизу вовсю кипел бой — дымилась и горела земля, полз броневик, стреляли с обеих сторон. Едва наш герой успел понять, где оказался, как воздух вокруг засверкал трассерами, посылаемыми по Лёхину душу с обеих сторон.
— Да чтоб вас всех… — ругнулся попаданец, вдавливая педаль. — Давай! Членовозочка, вывози! — уже орал Лёха, сваливая самолёт в крутой вираж.
