"Святые" 90-е Пионер – Том II (СИ) - Ветров Клим
— Кто? — тихо спросил я у Шухера, обрадовавшись уже тому что тот жив.
Он швырнул окурок в сугроб, не глядя:
— Леха и Стас.
Война без потерь не бывает, но то что случилось, снова выбивалось из бондаревских расчётов.
И ладно бы кто-нибудь другой «задвухсотился», но Лёха? Его тело сейчас лежало на крыльце, ноги торчали неестественно прямо, будто натянутые струны. Как теперь с парнями быть? Послушают они меня, или за глаза начнут шептаться?
Загрузились как селёдки в бочку. Металлический кузов «буханки» звенел от ударов сапог по обледеневшему полу. Леху со Стасом уложили на брезент, сами рассредоточились по периметру. Мотор ревел, выкручиваясь на максимум, но машина еле ползла по занесенному проселку. Снежная крупа била в лобовое стекло, превращая дорогу в молочную пелену. Видимость упала до двух метров — только белая стена и желтые пятна фар.
Бондарю, правда, это ничуть не мешало, он, не выпуская изо рта папиросу, уверенно крутил баранку.
Только отъехали, следующая в кильватере Волга застряла. Пришлось брать на буксир, проковырялись минут пять.
Примерно через час добрались до цели, которой оказался оказался дом на окраине. Обычный такой, отделанный штакетником, с металлической крышей и покосившимися ставнями. Выгрузились, спотыкаясь о сугробы. Раненых занесли в комнату с печкой — там уже ждал доктор, раскладывая инструменты на застеленном газетой столе. Заложников затолкали в чулан с земляным полом. Запах плесени ударил в нос, когда я толкнул дверь плечом.
— Мы же их вроде освободили? — спросил я Бондаря, вытирая ладонью иней с ресниц.
Он стряхнул снег с плеч, похлопал себя по карманам.
— Захватили. Так правильнее.
— То есть для них ничего не поменялось?
— Угадал.
Я представлял этот момент иначе: благодарные жертвы, поток информации. Вместо этого — перекошенные от страха лица, вонь немытого тела.
— Почему их там не грохнули, как считаешь?
— Не рассказали, значит, то, что от них хотели.
— Правильно. И с чего ты взял, что они нам так просто сдадут все расклады?
Его слова повисли в воздухе, как дым от папиросы. Действительно — с чего? На «подвальном» не осталось живого места: синяки, кровоподтёки, ожоги на груди, вырванные ногти на пальцах, ноги изрезаны так, будто резали ветчину.
— И что, мы их теперь тоже резать будем?
— Нет, — мотнул головой Бондарь, доставая из кармана пачку «Казбека». — Сам же видишь — бестолковое занятие.
— Тогда как?
— Не парься. Доктор освободится — займёмся.
Когда Бондарь упомянул доктора, мне и в голову не могло прийти в каком ключе. Думал, может осмотреть их хочет, всё же не слабо мужикам досталось. Но реальность оказалась иной, ни о каком осмотре и тем более о лечении, речи не шло, доктор раскрыл свой чемоданчик, и вытащил оттуда шприц.
— Что это? — заложник съежился, прижимаясь к стене.
— Сыворотка правды, — просто ответил Бондарь, и насладившись произведенным эффектом, добавил, — после укола ты расслабишься, и выложить нам всё как миленький…
— Вы врете! Такое только у чекистов…
Бондарь усмехнулся, и достав из нагрудного кармана удостоверение, ткнул им под нос заложнику.
— Единственная проблема, после этого укола не факт что ты останешься тем кем был. Штуковина капризная, чтобы без последствий обошлось, надо анализы всякие делать, дозу рассчитывать, а нам некогда, поэтому извини, тут уж как повезет.
Доктор наполнил шприц, щёлкнув по ампуле:
— Закатайте рукав.
Заложник забился в угол, задевая плечом керосиновую лампу. Тень заплясала по стенам:
— Не надо! Я скажу! Чего вы хотите⁈
— А то ты не знаешь, — усмехнулся Бондарь.
Дальше я смотреть не стал, мне эта информация ни к чему, и чтобы немного развеяться, вышел на крыльцо, где уже курили Шухер и Соня, пряча лица в воротники.
— И что теперь? — спросил Соня, швыряя окурок в сугроб.
— Пока торчим здесь. Потом — по домам.
— А Леха?
— А что Леха?
— Ну как… — Соня сглотнул, глядя на заснеженный двор.
Я никогда не знал что говорить в таких случаях, вот и сейчас ничего путного в голову не приходило.
— У него семья была?
— Отец вроде…
Я мотнул головой, избегая его взгляда:
— Поможем, и с похоронами, и так…
Соня отвернулся.
— Войну прошел, а тут, в мирное время… он же кадровый был, его по ранению списали… Как же так?
— Это жизнь, да и не такая уж она мирная…
Разговор не клеился. Шухер молча курил, Соня теребил затвор АКСУ. Я чувствовал их немой укор, будто виноват в том, что пуля нашла именно Леху, а не меня. Сказать что на месте Лехи и Стаса мог оказаться любой, но не повезло им, бывает? Или про то что они не за спасибо сюда пришли, а за красивые американские бумажки?
Спас положение Бондарь. Он вкатил в комнату ящик армянского коньяка, грохнув им об стол. Этикетки облезлые, пробки засохшие — видимо, «трофей» из чьего-то подвала.
— Хлеба нет, — бросил он, выкладывая банки с горбушей и копченую колбасу, свежую, ещё пахнущую дымом.
— Первую — не чокаясь.
Коньяк обжег горло, оставив привкус жженого сахара. Парни крякали одобрительно, я же еле сдержал кашель.
Говорили обрывками. Вспоминали, как Леха на спор выпил бутылку водки за минуту. Как Стас вынес раненого из-под обстрела в ущелье под Кандагаром. Потом из угла достали гитару с перемотанным изолентой грифом. Расстроенная, она безбожно фальшивила, но сейчас это было не важно.
Цой, Высоцкий, Любе — пальцы сами вспомнили аккорды. «Группа крови» звучала горько, обжигая как спирт на пустой желудок. Пели все вместе, хрипло, не попадая в ноты. Часа через три Бондарь перехватил гитару, затянув блатную «Мурку». Его голос, сиплый от папирос, сливался со скрипом печной заслонки.
К полуночи коньяк закончился. Спать разошлись, оставив на столе батарею бутылок, окурки, и пустые консервные банки.
Спали кто где: кто на полу, подстелив какие-то тряпки, кто на стульях, скрючившись. Мне досталась жесткая лавка у дальней стены, покрытая шершавым дерматином. Когда ложился, было всё равно — затуманенное алкоголем сознание не выказывало неудобства. Но к утру тело отозвалось ломотой в пояснице, а голова гудела, будто в неё вбили гвоздь.
— Рота, подъём! — рявкнул Бондарь, хлопая дверью. В отличие от нас, он выглядел свежим: выбрит, подтянут.
Но «рота» просыпаться не хотела. В ответ — стон, матерное бормотание, звон пустой бутылки, упавшей с табуретки. Шухер, свернувшись калачиком под окном, натянул кусок брезента на голову, как одеяло.
— Давай, поднимайся… — Бондарь шлепнул меня по плечу ладонью, пахнущей табаком. — Выглядишь как заправский алкоголик.
— А я и есть алкоголик… — выдавил я, протирая глаза. Веки слипались, будто их склеили смолой.
С трудом оторвавшись от лавки, побрел к умывальнику, вода в котором почему-то оказалась ледяной. Плеснул на лицо — дыхание перехватило от холода. Зубы сами собой застучали, зато мозги прояснились.
— Полечи головушку! — Бондарь выставил на стол початую бутылку самогона и остатки палки сервелата. Жир на колбасе застыл белыми разводами.
Рюмка с мутной жидкостью заставила поморщиться, но я выпил залпом. Спирт обжег пищевод, зато тепло разлилось по животу и стало чуть легче.
— Давай ещё по одной, для закрепления, — Бондарь подмигнул, наливая вторую.
Выпив, мы вышли на крыльцо. Рассвет бледнел на горизонте, окрашивая снег в сизые тона. Снег наконец кончился, ветер стих, но мороз всё ещё хватал за горло — минус двадцать, не меньше.
— Сейчас машина придет. Заберёшь парней — и на базу.
— Какую?
— Вас отвезут, не переживай. Он щёлкнул зажигалкой, прикуривая. — Там оклемаетесь, и к дому Патрина.
— Опять воевать?
— Нет. — Бондарь выпустил струю дыма, наблюдая, как она тает на морозе. — Там никого, кроме обслуги. Уборщица, повариха…
— Тогда зачем?
— Для статуса. Он ткнул пальцем в мою грудь. — Теперь у тебя все карты: деньги, связи, схемы поставок оружия, наркоты. Не облажайся.
