Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – монарх

Мне показалось, стена из лиловой стала теперь розовой, хотя сохраняется и часть прежнего цвета. Отец Хайгелорх перехватил мой взгляд и сказал с со­чувствием:

— Заметил?.. Реагирует на давление с той стороны. Демоны поднимаются из глубин.

Отец Кроссбрин сказал нервно:

— Если брат паладин еще не дрогнул, мы готовы исполнить указание отца настоятеля.

— Дрогнул, — признался я. — Еще как дрогнул. Вообще-то я часто это, дрогиваю, но куда деваться? Мы постоянно приперты к стене. А кто не приперт, тот и не живет... Давайте, пока я не расплакался.

Хайгелорх знаком велел мне задержать дыхание, я напрягся, чувствуя, как их объединенные усилия продавливают меня сквозь Защитную Стену, словно гвоздь через ком глины. Я лишь стискивал челюсти и старался не потерять сознание в диком буйстве кра­сок, что сменяется то абсолютной чернотой, то осле­пительным светом.

На той стороне полез в сумку, пальцы обожгло при­косновением к холодному металлу. Даже в этой жаре и духоте, где и камни раскалены, черная корона остается сама по себе, сохраняя свой мир и свою мощь.

Стиснув челюсти, все же страшно, хорошо — ни­кто не видит, я вытащил ее с таким усилием, словно держу скалу, и, взяв в обе руки, начал поднимать над головой.

Мелькнула трусливенькая мысль, что в прошлый раз, когда опустил вот так на свое высокое и мудрое чело, это случилось в храме в присутствии полусотни священников и монахов высшего ранга, даже не знаю их всех, а здесь один, совсем один, даже Сигизмунда нет, перед которым бы хорохорился и выказывал до­блесть.

Однако руки поднялись хоть и неохотно, но без дрожи, а когда опустил этот черный обод на голову, чувствуя зловещий холод, ничего не стряслось, за ис­ключением того, что сперва ощутил в себе больше мо­щи, просто нечеловеческой мощи, а затем появилась уверенность, что если восхочу и возжелаю, то никто меня не остановит, а я сдвину вон ту скалу с той же легкостью, как отбрасываю с дороги пинком камешек.

Уже без усилий я двигался вниз по извилистым

туннелям из красного камня. Не покидало ощущение, что иду не то по артериям, переносящим кровь, не то вообще по капиллярам, когда те сужаются так, что задеваю головой свод.

Из стен красный свет, что уже перестал казаться зловещим. Мир чудовищный, но странное ощущение, идущее от короны, в конце концов убедило, это мой мир, мне и здесь хорошо, я не чужак, здесь мой народ и мое стадо...

Я перепрыгивал с камня на камень, иногда бросал­ся в темно-красную пропасть, откуда взлетают фон­таны раскаленной магмы, плавно опускался на края скал и, раскинув руки в блаженном ощущении неис­товой мощи, срывался вниз, уже зная, мне все здесь подвластно.

Я встретил их на такой глубине, которую раньше не мог и вообразить, они вытаращили на меня гла­за, у кого их по четыре, у кого восемь, есть и вообще безглазые, но все равно смотрят на меня, а потом передние ряды начали с грохотом опускаться, но не преклонили колена, а простерлись ниц, уткнув морды в красную землю.

Я открыл рот и закрыл, а рука остановилась рань­ше, чем кончики пальцев коснулись рукояти меча Вельзевула. Эти чудовища не просто признают мою власть, они повинуются полностью, слепо и бездумно. Если я велю им перебить друг друга, они это сделают. Когда-то это слепое повиновение было их сильной стороной и надежно защищало общество, но все же слабые и разобщенные люди, что вечно спорили друг с другом и почти никогда не соглашались, постепенно догнали их в развитии и даже обошли.

И теперь вот эти, чудовищная помесь сошедших с небес ангелов и потерявших стыд женщин, как ска­зано в Библии, уязвимы как никогда. У ангелов за­ложено это повиновение изначально, оно перешло и этим вот. Только ангелы бездумно повинуются Творцу, а эти, отколовшиеся, своему Темному Повелителю.

Сейчас я — Темный Повелитель, сумевший с по­мощью священников и монахов Храма Истины в какой-то мере, пусть и не до конца, преодолеть зов мира тьмы и животных страстей.

И что я могу сказать им?

Я подошел ближе, плащ давит на плечи, хотя неве­сом, а меч Вельзевула в состоянии отнять жизнь любо­го из этих существ, бессмертных или не бессмертных.

Отцы на мой зов откликнулись сразу, я ощутил го­ловную боль и жар в теле. Подступила тошнота, но не противился, и через несколько минут, показавшихся мне вечностью, сильные руки ухватили меня и выдер­нули из стены.

Отец Велезариус спросил жадно:

— Ну как?

Я прохрипел:

— Давайте к аббату... чтобы не повторяться...

За моей спиной раздался властный голос отца Кроссбринера:

— Он весь горит! Быстрее взялись за руки. Ну, ра­зом...

Мир вспыхнул и рассыпался, а через мгновение мои подошвы ударились в твердый пол с такой силой, что колени подогнулись, но отцы держат под руки и упасть не дали.

Прохладный воздух мощной струей ворвался в мои раскаленные, как угли в горящем горне, легкие. Я за­кашлялся, протер слезящиеся глаза и поклонился аб­бату Бенедарию.

Он все в том же кресле и в том же положении, словно я и не покидал кабинета, только на усталом измученном лице глаза вспыхнули ярче.

— Ты жив, — произнес он слабым голосом, — и ты вернулся, брат паладин. Значит ли это, что все сде­лано?

— Это как сказать, — ответил я. — Отец Бенеда- рий, вы деликатно сказали «сделано», избегая таких слов, как убийство, истребление, уничтожение, почти запрещаемых слов в христианстве, но все-таки не за­прещенных...

Священники начали переглядываться, аббат всмо­трелся в меня остро и внимательно.

— Брат паладин, — произнес он тихо, — что ты хо­чешь сказать? Говори.

Он не сказал «сын мой», как говаривал раньше, это говорит о многом тому, кто понимает, а я уже давно из тех, кто хватает такое на лету, как молодой пес муху.

— Отец Бенедарий, — сказал я покаянно, в самом деле чувствуя стыд и горечь от того, что вернулся с та­ким результатом, — я не выполнил вашего поручения.

Священники задвигались, но переговариваться еще не начали, внимательно ловят каждое мое слово.

Аббат спросил с тревогой:

— Что случилось?

— Они враги рода человеческого, — ответил я, — и если бы их снова накрыла волна вселенского потопа, что наслал Господь в свое время... или сожгло бы ог­нем, завалило камнями или вообще они провалились бы все до единого к самому земному ядру, где их бы сплющило и размололо на атомы... я бы не пожалел.

Он смотрел холодно, словно уже видит и знает на­перед, что скажу, и я невольно заторопился, загово­рил быстрее, глотая слова и сбиваясь с ровной, хоть и корявой мысли:

— Я не могу убивать тех, кто покорно склонил передо мной головы!.. Вот не могу и все. Сам не по­нимаю, что со мной, но не могу.

— Они не люди, — напомнил он.

— Но мои подданные, — ответил я со смятением, причины которого до сих пор не понимаю, — как я мог?.. Тогда надо было идти без короны!

Священники начали переговариваться, аббат на­помнил сухо:

— Без короны тебя бы убили.

— Знаю, — сказал я. — Без короны я бы даже не добрался до них.

— Тогда почему?

— Я же говорю, — ответил я, — не знаю, почему так поступил. Какие-то высшие законы все-таки в нас втемяшились за тысячи и тысячи лет!

— И что... ты сделал?

Я вздохнул, развел руками.

— Я просто велел им вернуться, — сказал я. — Сам пошел с ними и посмотрел... Да, святой отец, я увидел эту разницу... Я имею в виду разницу, что когда языче­ские боги спускались на землю и гребли под себя про­стых женщин, то у них рождались великие полубоги. Ну там Персей, Геракл, Ахилл, Язон... А когда ангелы поступили так же, у них у всех родились чудовища вроде нефилимов, стоккимов, ширнаширов, геганов... всех их называем демонами. И относимся не совсем так, как язычники к полубогам. Я в самом деле не увидел там ни одного полубога, о которых рассказы­вали эллины... Одни мерзкие твари.

Он сказал сурово:

— Мир язычников был миром демонов! И те язы­ческие боги — тоже демоны.

— Если бы они пытались вырваться наверх, — за­верил я, — я бы встал на их пути с этим мечом... ко­торым можно убивать и бессмертных. И убивал бы, клянусь!

Он помолчал, спросил усталым голосом:

— Они вернулись в свои норы?

— Да, — ответил я. — У них не совсем норы, там целые города!.. Хотя я не сразу понял, что это горо­да... но на мне черная корона, я наполовину видел, как и они, потому да...

— Потому ты и не стал с ними воевать?

Я помотал головой.

— Отец Бенедарий!.. Я спрашивал себя так и эдак. Даже без короны я все-таки назначен доминантом, царем этого мира. Господь даже ангелам велел покло­ниться мне... В смысле, Адаму, что значит человече­ству. Кстати, а почему мы этим не пользуемся?.. Если часть ангелов отказалась поклониться, то остальные же поклонились?.. Значит, мы вообще-то должны их использовать тоже.

Он нервно дернулся щекой.

— Темная корона помрачила твой разум. Кто из людей посмеет приказывать ангелам?

— Я, — ответил я. — Я посмею.

ТУ»л6а 3