Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – монарх

— Понимание, — резко сказал отец Ромуальд, — не значит прощение!

— Но значит, — возразил я, — снисхождение. Снисхождение к более слабым духом. Разве Устав ва­шего монастыря не учитывает, что не все вы подвиж­ники?.. А подвижники разве все двадцать четыре часа подвижничают?.. И ни часа отдыха?

Аббат Бенедарий хлопнул ладонью по столу, все повернули к нему головы, я тоже послушно умолк.

— Вернемся к Темному Миру, — произнес он трез­вым голосом. — Ты объясняешь свое нежелание очи­стить мир от этого зла... приступом милосердия?

Я помялся, все еще не зная, как это объяснить, сказал жалким голосом:

— Еще год назад я бы не колебался. Весь мир на­силья мы разрушим! Потом как-то, взрослея, стал понимать, что все разрушить — это не весьма зело. Рушить и дурак может, а кто из нас в молодости не дурак?.. Но все равно даже сейчас я не стал бы особо колебаться, если бы надо было стереть с лица зем­ли семью или пару семей оборотней или троллей. Но уничтожать целые племена и народы... и хотя это вро­де бы правильно, но что-то в этом есть и неправиль­ное. Как в высшей справедливости кроется огромная несправедливость!

Отец Аширвуд в нетерпении морщился, кривился, поглядывал по сторонам, наконец сказал резко:

— Давайте заканчивать! Мне кажется, все предель­но ясно. Паладин, который должен был очистить мир от демонов и легко бы это сделал, вложил меч в ножны и вернулся, заявив, что делать этого не ста­нет. Предлагаю лишить его сана паладина. Кто за это предложение, прошу поднять руки!

С помертвевшим сердцем я видел, что практиче­ски все разделяют мнение инквизитора. Руки начали подниматься одна за другой, я закрыл глаза и опустил голову...

...Яркий свет резанул даже сквозь веки, озарив мир в пурпурный цвет. Я поспешно распахнул глаза, между мною и столами с судьями полыхает столб огня первого дня творения, из такого сотворены ангелы, а затем сотворен и весь мир, теперь постепенно за­гаженный нами и потерявший блеск.

Я охнул, узнав неистового Тертуллиана, а он без преамбулы загремел с такой мощью, что у всех све­чей заколебались язычки пламени, а стекла в окнах жалобно зазвенели:

— Да вы одурели все!.. Вроде бы абсолютно правы, но это старая правота!.. Церковь обязана постоянно реформироваться, Господь указал путь, а вы вцепи­лись в старые догмы?

Я украдкой перевел дух. За столом остолбенели, а те под стенами вообще превратились в каменные из­ваяния. Сердце мое, уже стремительно падающее в бездонную пропасть, обрело крылышки и выпорхну­ло обратно.

На лица судей я смотрел уже победно и с наслаж­дением, сейчас Тертуллиан их всех к ногтю, но с из­умлением понял, что присутствующие в зале потрясе­ны не столько появлением этого огненного гиганта, сколько его словами.

Отец Леклерк первым опомнился и возразил с до­стоинством:

— При всей симпатии к брату паладину, который выказывает верность идеям Христа, несмотря на дет­ское бунтарство и якобы полное отрицание, должен признать с горечью и скорбью, что на этот раз он встал на сугубо неверный путь...

Отец Ромуальд прогудел мощным голосом:

— Его занесло. Как постоянно заносит то в одну сторону, то в другую.

— Молодой, зеленый, — поддержал их отец Веле- зариус.

Отец Кроссбринер произнес непримиримо:

— Его обычно заносит в ту, где всех убить и всех перевешать, а здесь кинуло, да еще как кинуло, в ми­лосердие! И к кому? Он просто перешел на сторону Зла.

Гллбд 4

Тертуллиан качнулся в одну сторону, в другую, как огненный смерч, голос его прогрохотал с яростным напором:

— Вы что, ослепли? Он же проявил милосердие!

Главное качество истинно мудрого правителя! Это и есть высшая справедливость, что не может караться Высшим Судом Храма!

Аббат Бенедарий задвигался, все тотчас же умолкли и обратили взоры в его сторону.

— Разве? А как же Устав нашего Храма?

В его словах крылся некий намек, судьи вроде бы уловили и поняли, на лицах некоторых появились сдержанные улыбки, кто-то ухмылялся открыто.

Тертуллиан взревел:

— Когда я создавал этот Храм, мир был другим!.. Когда писал Устав, люди были еще не люди, а дву­ногие злобные, дикие и невежественные твари!.. По­ступать с ними нужно было жестко!

Приор спросил резко:

— А не стали хуже?

— Нет, — отрезал он голосом, похожим на треск грома над головой, — не стали! Это все наша жажда, чтоб поскорее! Я сам нетерпеливее дальше некуда! Но чтоб увидеть, что люди стали лучше, нужно прожить столько, сколько живу я...

— К счастью, — сказал престарелый отец Хайге- лорх, — мы не живем столько. Хотя тут есть и те, кто прожил дольше, но почему-то остались на прежних позициях? Так что скажу от имени... пусть не всех, но очень многих, мы уважаем мнение пресвитера Тертул- лиана... однако мнение пресвитера Тертуллиана хоть и весьма весомо для нас, но не настолько, чтобы опро­кинуть наше отношение к поступку брата паладина...

Я заметил, что он каждый раз делал нажим на слове «пресвитер», даже повторил дважды. То ли это слишком малый сан, то ли Тертуллиан для них всего лишь пресвитер.

Тертуллиан прогремел, рассыпая длинные причуд­ливо изогнутые искры:

— Думал ли я, создавая этот монастырь, како­го еще не было на свете, что он станет рассадником такой дремучести?.. Горе мне, не сумевшему создать вечное...

Он вспыхнул особенно ярко, исчез, в зале как буд­то еще больше потемнело. Лица священников оста­лись такими же суровыми, ни тени удивления.

У меня мелькнула мысль, что, судя по их реакции, для них визиты Тертуллиана не такая уж и диковинка.

Аббат Бенедарий проговорил успокаивающе и словно бы чуть виновато:

— Нельзя объять необъятное. Он создал вечные ра­боты, что поддерживают все великое здание церкви... и этого для бессмертия его идей и его самого доста­точно. Итак, вернемся к нашему вопросу. На чем мы остановились?

Отец Ансельм поднялся, отвесил ему церемониаль­ный поклон.

— Я поставил вопрос о лишении сэра Ричарда сана паладина. Исход голосования уже ясен...

— Да, — проговорил аббат, — хотя появление пре­свитера Тертуллиана было весьма впечатляющим.

— Как обычно, — буркнул отец Леклерк.

— Это у него получается, — согласился отец Рому­альд. — Так что... продолжим?

— Завершим, — отрезал отец Ансельм.

Священники переглядывались, я снова ощутил хо­лод во всем теле. Похоже, они в самом деле могут на своем суде лишить меня сана или звания, как я его называю.

Аббат Бенедарий взглянул на меня остро.

— Вы что-то скажете в своем последнем слове, брат паладин?

— Вы можете меня лишить сана, — ответил я с го­речью. — Наверное, можете, я все еще не знаю ваших полномочий. Но я все равно останусь паладином и буду всегда на стороне справедливости, на чьей бы стороне она ни находилась.

Отец Муассак заметил мягко, но с осуждением:

— Но ты все же человек, брат паладин...

— Человек, — с горечью ответил я, — это не двуно- гость и плоские ногти. Человек — это нечто больше, во что вам сейчас поверить трудно. Слишком много я повидал зверей в человеческом облике!.. Думаю, Го­сподь смотрит не на тела, а в души... Признаюсь, я поступил, поддавшись только порыву души, а вот сей­час, общаясь с вами, все больше прихожу и к мысли, что был прав. И это убеждение только крепнет. Чем больше слушаю вас, тем больше понимаю, что по­ступил верно. Спасибо вам, что сняли камень с моей души! Теперь я знаю, что если есть возможность явить милосердие, нельзя пропускать вперед даже учителя.

Отец Кроссбринер поморщился, но смолчал, поко­сился на своих соратников, но те сами в затруднении поглядывают на аббата. Отец Бенедарий молчал, опу­стив побагровевшие толстые веки на глазные яблоки, лицо неподвижное, только губы чуть шевелятся, слов­но пытаются поспеть за словами, которые он прого­варивает мысленно.

Отец Ансельм сказал в нетерпении тем настойчи­вым голосом, в котором отчетливо слышались инто­нации инквизитора и главы церковного суда:

— Отец Бенедарий... давайте покончим с этим во­просом. Я имею в виду, завершим с голосованием?

Аббат вздохнул, открыл глаза.

— Вопрос сложный, но он решаем... мне тоже ка­жется, не в пользу брата паладина. Однако над миром нависла угроза полного уничтожения. Лучше нынеш­нее дело отложить, как и все прочее, оставив только задачу Маркуса, Багровой Звезды Смерти. Сейчас,

когда брат паладин вернулся из Темного Мира целым и невредимым, мы должны подумать, как лучше ис­пользовать все наши силы.

Он вперил взгляд в отца Ансельма. Тот поерзал, ря­дом его помощники опускают глаза, оставляя вождя отдуваться самому, наконец он проговорил с великой неохотой:

— Это разумно. Однако потом вернемся к этому вопросу.

— Вернемся, — согласился аббат. — Он слишком важен... основополагающий, я бы сказал.

Среди собравшихся то и дело слышны вздохи об­легчения, ну как же, самое легкое решение уйти от проблемы и ответа, отодвинув их на потом. А там, глядишь, как-нибудь и само разрешится. Прямоли­нейные решения кончаются клубком проблем, а мо­настырская мудрость гласит, что, обгоняя события, прибегаешь на окраину новых проблем, потому лучше все отложить. Большая часть проблем решится сама, а меньшая... ее можно зачислить в неразрешимые и даже не пытаться с ними что-то делать.