Небо за нас (СИ) - Оченков Иван Валерьевич
Поджечь все это после нескольких дней непогоды и все еще продолжавшегося снегопада не представлялось возможным. Испортить, вывалив в грязь или изломав могли просто не успеть. Обложить порохом и взорвать? Хорошая идея, только где он этот порох! Кладовщики разбежались, а искать самим можно до морковкина заговенья!
Ну и наконец, имелось и, в-третьих. Допустим, мы уничтожим склады, и ослабевшие от голода и холода интервенты сдадутся. Чем я их кормить буду? Наши собственные запасы совсем не бездонные. А про логистику лучше совсем не вспоминать.
В общем, я решил продолжать и бригада Лихачева, с приданными им проводниками из греков двинулась в сторону Карани. Идти до нее недалеко, версты три. Собственно говоря, в оставленном мною будущем переименованная в село Флотское деревушка Карань давно влилась в Балаклаву, став ее пригородом.
Теперь по прошествии времени, может показаться странным, отчего высаженный во вражеском тылу десант так спокойно передвигался, не встречая при этом никакого сопротивления. Но на самом деле в этом не было ничего удивительно, поскольку все имевшиеся у союзников резервы в этот момент были брошены в бой с корпусом Липранди.
Единственными военными в Карани оказались вышедшие из боя кавалеристы Тяжелой бригады из дивизии графа Лукана. Понесшие значительные потери во время схватки с гусарами, гвардейцы пытались привести себя в порядок, отойдя к своему лагерю в версте на север от Балаклавы. Нельзя не отметить, что русская конница хоть и внесла свой вклад в общую победу, но в целом выступила не слишком убедительно. В конце концов, их было почти три тысячи против семисот, но, тем не менее, англичанам удалось выстоять, после чего они, несмотря на потерю командира, отступили в полном порядке.
Но вот сейчас их ожидала встреча с новым, или точнее старым, врагом. Дело в том, что русские морские пехотинцы уже сталкивались в бою с британской кавалерией. В тот день, при Альме, это стоило разгрома Легкой бригаде. Теперь же пришло время поставить в этой затянувшейся истории жирную точку.
Быстро рассыпавшись в цепь, аландцы окружили ничего не подозревающего противника полукругом и после команды Лихачева открыли очень плотный и точный огонь. Буквально только что чудом избегнувшие гибели драгуны оказались в огненном мешке, из которого не было выхода. Ничуть не заботившиеся о слитности залпа моряки, не торопясь выцеливали британских кавалеристов, раз за разом ссаживая успевших вскочить в седла.
Многие англичане, главным образом из числа нестроевых, пытались сбежать или спрятаться, но куда бы они ни бросались, их везде ожидала смерть. Лишь некоторым удалось спастись, ускакав в сторону монастыря Святого Георгия или же укрывшись среди мертвых. Таким образом, гвардейская кавалерийская дивизия оказалась окончательно уничтожена, оставив после себя гору трупов в ярко-красных мундиров, совершенно разгромленный лагерь, да разбежавшихся по округе лошадей.
Тем временем уничтожившие в скоротечном бою цвет британской аристократии морские пехотинцы построились и двинулись в сторону громыхающих совсем близко британских батарей. Будь на месте матросов казаки или гусары, они наверняка польстились бы на стати оставшихся без хозяев чистокровных английских скакунов, но сейчас им было не до того.
— Экая ладная лошадка! — восхищенно воскликнул молодой матрос со смешной фамилией Бабочкин, еще не успевший забыть родную деревню. — Вот бы тятеньке в хозяйство такую…
— На что она? — флегматично возразил седоусый унтер. — Ни пахать на ней, ни в телегу запрячь. Так, баловство одно!
— Нету в тебе Игнатьич тонкости, — засмеялся Федот Лихоимцев, раньше служивший в денщиках, чем невероятно гордился перед остальными товарищами. — Не умеешь, ты ценить благолепие…
— Это верно, — не стал спорить многоопытный начальник. — Зато рожу поправить враз могу. И ежели ты, Федотка, болтать в строю не перестанешь, будет у тебя полное благолепие!
Ни занятые ведением огня артиллеристы, ни два взвода шотландских стрелков 42-го полка Королевских Хайлендеров, приставленных к ним для охраны, по всей вероятности даже не слышали стрельбу у себя в тылу, или же в пылу боя не придали ему значения, не веря, что позади может оказаться враг. В горячке боя командовавший ими лейтенант МакДугал стянул все силы на передовую, сняв дозоры. И, в чем-то по-своему даже был прав. Тем более, что батареи их и правда оказались недурно укреплены, забитыми землей с камнями мешками и габионами, но опять же только с обращенной к Севастополю северной стороны. И вот теперь за это пришлось расплачиваться!
Командиру 4-й роты 3-го батальона мичману Федору Тимирязеву было всего 19 лет от роду. Принадлежа к довольно захудалому роду и не имея протекции среди сильных мира сего, молодой офицер не мог рассчитывать на быструю карьеру, если бы не случайно открывшийся у него талант к стрельбе. Обладая от природы исключительно острым зрением, природным чувством дистанции и крепкими руками, он за годы учебы в Морском Корпусе стал отменным стрелком. Увлечение свое он не бросил и после производства в чин из гардемаринов. Вследствие чего сумел занять весной прошлого года третье место на устроенных по распоряжению великого князя Константина состязаниях.
Именно это не слишком-то весомое на первый взгляд достижение и привело его в только что сформированную бригаду Морской пехоты. Служба на виду генерал-адмирала всегда могла представить случай отличиться. К тому же среди людей осведомленных ходили упорные слухи, что новое соединение в самом скором времени получит права Молодой гвардии.
И хотя во время сражения за Бомарзунд проявить себя не получилось, Федор не терял надежды наверстать упущенные возможности в Крыму. В общем, так оно и получилось. Везде, где ни приходилось вступать в бой морпехам, их ожидал неизменный успех. Альма, Кровавый лес Инкермана, а теперь вот еще и Балаклава стали важными вехами на пути молодого, но уже успевшего прославить себя соединения.
Так уж случилось, что первой к вражеской дальнобойной батарее вышла именно его рота. Внимательно осмотрев вражескую позицию, успевший набраться опыта в прошлых боях Федор сразу отметил, что артиллерийская прислуга состоит из британских моряков, а значит это и есть та самая «зловредная» батарея, державшая под обстрелом за счет своей дальнобойности огромное пространство от бастионов на Сапун-горе до предместий на Корабельной стороне. Правда особой точностью эти новейшие орудия похвастаться не могли, ведя огонь главным образом по площадям, от чего часто гибли навещавшие своих родных мирные жители.
— Вот и посчитаемся, — криво усмехнулся мичман и отдал приказ первому взводу залечь, а второму во главе со старшим унтером Нечипоренко обойти противника с другой стороны.
— Первыми бить по пехоте. Делаем залп и сразу вперед, — негромко передал мичман приказ по цепи своих залегших на снегу бойцов.
Убедившись, что все приготовления окончены, Федор приложился к своему «шарпсу» и прицелился в рослого офицера с лошадиными лицом. В отличие от разгорячившихся в пылу боя матросов, этот англичанин вел себя абсолютно спокойно и даже немного высокомерно. Внимательно следя за своими подчиненными, он, если надо проверял прицел, после чего с нарочитой ленцой махал зажатым в руке стеком, командуя залп. Неподалеку от него стоял и пехотный лейтенант, командовавший шотландскими хайлендерами.
Полсотни саженей для такого стрелка как Тимирязев не расстояние. Задержав дыхание, мичман собрался было уже спустить курок, как вдруг одна из вражеских пушек разорвалась, убив или покалечив разом с полдюжины обслуживающих ее канониров и разогнав остальных. Офицер с лошадиным лицом, все же уцелел, однако растерял при этом всю свою важность и невозмутимость.
А вот командиру шотландских стрелков «повезло» гораздо меньше, поскольку один из осколков начисто снес ему голову. Вдобавок ко всему, подчиненные Федора решили, что не расслышали из-за взрыва команду и дали по англичанам нестройный залп. Отчего всю поляну тут же заволокло ружейным дымом.
