Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Четвертая (СИ) - Хренов Алексей
Старинов нахмурился, окинул взглядом лес, дорогу, затем Лёху и, наконец, пулемёт.
— Знаешь, Лёша, у меня есть одна большая просьба.
— Какая?
— Если нас в итоге пристрелят за твои охренительные идеи, скажи мне об этом заранее. Я хоть присяду, чтобы не падать с высоты.
Лёха расхохотался:
— Договорились! Ты одним глазом следи за нашими «поставщиками топлива» на дороге!
Старинов тяжело вздохнул и продолжил строгать чопики.
А Лёха удовлетворённо кивнул и помчался осматривать самолёт на предмет прочих повреждений.
Вторая половина июня 1937 года. Аэродром Сото, окрестности Мадрида.
Утром Иван Евсеев ходил мрачным, хотя сам не понимал, отчего так скверно на душе. Нет, он не жаловался на жизнь, не терзался отчаянием, но где-то внутри грызло неприятное чувство вины, липкое, как смола. Он старался отмахнуться, но оно цеплялось, скреблось, нашёптывало что-то неприятное.
Вчера на аэродром нагрянул местный НКВДшник с водителем. Невысокий, с обширными засылинами и колючими глазами, несмотря на такую жару он был кожаном плаще. Он деловито расспрашивал пилотов о том самом вылете, когда Ивана сбил его собственный ведомый. Иван невольно напрягся, ожидая, что сейчас начнётся классический допрос: «Как стрелял? Куда попал? А не специально ли?» Но оказалось, что чекиста больше интересовал не он, а… Алексей Хренов.
Когда это выяснилось, Иван внутренне расслабился, но всё равно отвечал на вопросы сдержанно, рублено: «Да» и «Нет». Всё остальное пускай объясняет Казаков. В конце концов, он здесь командир. Однако, несмотря на облегчение, ощущение, будто он чем-то подставил Хренова, никуда не делось.
Чекист ушёл к начальству, к Осадч… хм. Точнее, тут его звали Казаковым и он терпеть не мог, когда кто-то ошибался в фамилии.
Иван поморщился, вспоминая этого нахального морского бомбера, который умудрялся сочетать в себе и отвагу, и цинизм, как будто одно поддерживало другое.
Хренов. Этот бомбер ещё и спорил с ними, с ним и с Казаковым, спорил до хрипоты, размахивал руками, показывал перестроения самолётов в воздухе. Говорил, что нужно летать парами, а не тройками. Казаков тогда смотрел на него исподлобья, но Иван заметил, через пару дней Казаков «втихаря» из двух троек сделал три пары. И летать сразу стало удобнее. А Хренов? Этот наглец лишь ухмыльнулся при очередном прилёте на своей летающей табуретке в цветах врага, и больше на эту тему ничего не говорил. Словно знал, что так и будет.
А потом… потом Иван вспомнил Надю.
Надю из «Комсомольской правды». Когда он впервые увидел её в Мадриде, его словно ударило током. Он влюбился без памяти, как мальчишка. Пытался ухаживать, оказывать знаки внимания, а она… она улыбалась, благодарила, но смотрела как-то мимо, будто мысли её были где-то далеко.
Позавчера Надя примчалась в Сото. Иван помнил этот момент до мелочей: её раскрасневшееся от быстрой езды лицо, волосы, выбившиеся из-под берета, рыжие кудри и широко распахнутые глаза, полные тревоги.
— А где Алексей⁈ — первое, что она спросила, даже не поприветствовав никого.
Иван помнил, как у него внутри что-то оборвалось. Он стоял молча, сжав кулаки в карманах, пока кто-то из механиков говорил, что Хренов улетел в ночь перед ее приездом. Он увидел, как погасли её глаза, как она прикусила губу и отвернулась, будто не хотела, чтобы кто-то увидел её разочарование.
Тогда ревность ударила в грудь, растеклась по телу горячей волной, заставила сжать зубы. Он боролся с ней, гнал прочь, но она не уходила. Потом вроде бы отпустило, но ненадолго. Она просто спряталась в угол сознани, поджидая удобного момента.
А теперь вот это чувство вины… Может, его подкормили остатки ревности? А может, просто было стыдно перед тем парнем, кто его спас?
Он плюнул, решив больше не копаться в себе. Лучше уж лететь в бой, чем гонять по кругу бессмысленные размышления.
Сегодня их «ишачки» — две пары — сопровождали три пары И-15х, летящих на штурмовку с бомбами. Настоящие истребители прикрывали братьев-«чайников» — впервые за утро улыбнулся Иван, это было важно. А остальное…
С остальным разберёмся потом.
Вторая половина июня 1937 года. Дорога от железнодорожной станции города Авила до аэродрома.
Минут через тридцать чопики были готовы. Один потолще и подлиннее, другой потоньше и покороче, оба с небольшой конусностью. Илья выстругал их с таким усердием, что хоть в музей деревянных изделий отправляй.
Лёха взял их в руки, покрутил, оценил работу.
— Ну вот! — довольно сказал он, покачивая головой. — Надо бы ещё резьбу по дереву добавить, вообще произведение искусства было бы.
— Иди ты к нафиг! — отмахнулся рукой Илья. — Теперь забивай их сам, тут я тебе не помощник.
Лёха хмыкнул, залез в кабину и начал установку затычек. На забивание у него ушло ещё полчаса. Подручных инструментов не было, так что Лёха использовал всё, что мог — рукоятку ножа, приклад пистолета, собранные в округе булыжники — лишь бы чопики сели как можно плотнее.
Закончив, он сел на край кабины, вытер пот с лица и осмотрел свою работу.
Нижний чопик сидел как влитой. Ни одной капли не просочилось.
— Ну, этот держать будет. — констатировал Лёха, похлопав по нему ладонью.
А вот верхний…
С ним всё было не так радужно. Там и дырка была более рваная, и края загнулись наружу, и сам чопик побольше
— Как он тебе? — поинтересовался Старинов, с любопытством наблюдая Лёхину суету.
— Сел, конечно. — Лёха ещё раз влез на вернее крыло и оглядел бак. — Но если на взлёте начнёт трясти как следует, я бы на него не поставил.
— То есть либо мы полыхнём ярким факелом, либо мы взлетим и будем нюхать пары бензина? — попытался пошутить Илья.
— Примерно так. — улыбнулся в ответ наш герой.
— Лёша, ты мне и нервы лечишь.
— Не благодари. Посттравматические стрессовые расстройства психики — мой конёк! — не задумываясь выдал в ответ наш попаданец, чем вызвал очередную оторопь у Старинова.
Лёха вновь отряхнулся, стряхнул древесную стружку с ладоней и вылез из кабины.
Теперь оставалось главное — достать топливо.
За всё время ремонта по дороге прошло несколько машин — в сторону города.
* * *
Как всё гениальное засада была устроено просто. Илью с пулеметом устроили в кустах с одной стороны дороги. Лёха занял позицию с другой и ближе к городу. Илья должен был дать очередь по кабине и остановить бензовоз. Лёха отстрелить выскочивших из кузова солдат. И вуаль! Бензин наш!
На такую засаду Старинов плевался, как верблюд обожравшийся колючек, но ничего лучшего в их репертуаре не проглядывалось.
Минут через двадцать в сторону города показалась неторопливо ковылявшая телега с сеном, управляемая стариком, который выглядел так, будто застал ещё Наполеона.
Старик держался прямо, а его тёмные глаза бегло оглядывали местность, словно оценивали дистанцию для стрельбы.
Лёха тихо наблюдал за ним из-за кустов, но дед будто почувствовал его взгляд. Кобыла, пыхтя, остановилась прямо напротив Лёхи.
— Эй! Военный! — внезапно крикнул старик, щурясь и глядя прямо на него. — Здесь плохое место прятаться! Тебя издалека видно!
Глава 7
Лайди-лайди, лайди-лайдай…
Вторая половина июня 1937 года. Дорога от железнодорожной станции города Авила до аэродрома.
Через двадцать минут вдали показалась неспешно приближающаяся запряжённая в нагруженную сеном телегу лошадь, которая выглядела так, словно успела поучаствовать во вторжении в Россию вместе с самим Наполеоном. Управлял ею сухощавый, морщинистый дед. Старик сидел с прямой спиной, словно на параде, а его цепкий и внимательный взгляд быстро скользил по окружающей местности, будто высчитывал дистанцию до цели перед выстрелом.
Лёха, старательно укрывшись в кустах, не сводил с него глаз. Однако погонщик кобылы, казалось, просветил кусты рентгеном. Он слегка натянул вожжи, и кобыла, пыхтя и недовольно поводя ушами, остановилась прямо напротив укрытия Лёхи.
