Чемпионы Черноморского флота (СИ) - Greko
Моряки его спасли. Договорились отправить его на пароходе «Колхида» в Поти, в госпиталь, вместе с пострадавшими во время кораблекрушения 30–31 мая. 20 человек, доверенных попечению унтер-офицера, боцмана Федора Лукича, также страдавшего от малярии, доставили на судно. Разместили на палубе со всем возможным удобством.
Капитан парохода Швендер торопился. Ему предстояло взять в Соче на борт еще одну партию больных, чтобы по прибытии в Поти поступить в распоряжение нового наместника Кавказа Головина. Назначенный вместо барона Розена командиром Кавказского Отдельного корпуса генерал-адъютант желал лично оценить последствия страшного удара, нанесенного флоту.
Положение Швендера было до крайности шатким. Благодаря Раевскому, капитаны погибших кораблей избежали суда и даже были представлены к наградам. Генерал аргументировал просто: если бы спасся хоть один корабль, можно было бы кого-то винить. Но не спасся. Значит, моряки — герои. Но с капитаном «Колхиды» вышло иначе. В ту страшную ночь, когда бушевала буря, «Колхида» бросила подававший сигналы бедствия люгер «Глубокий» в районе Мыса Адлер, «сказавшись повреждением в левом паровом котле и недостатком угольев». Швендера ждало разбирательство. И он это прекрасно понимал. Ходил по палубе мрачнее тучи и на всех ругался.
Качка на корабле или свежий морской ветер (или ударная доза каломели?) странным образом подействовали на Васю. Ему казалось, что он совершенно излечился. До погрузки его рвало желчью. Ноги не держали. Наступил, как выразился лекарь, пароксизм лихорадки. Но на полпути к Соче Милову полегчало. Он даже сподобился бегать между больными. Разносил воду или подставлял ведро страждущим. Сопровождавший команду больных фельдшер сам был плох и советовал раздавать воду с уксусом. И ни в коем случае не кормить.
— Лучше дайте им рому или сахару с лимонным соком! — посоветовали опытные матросы с «Колхиды».
В Соче загрузили новых больных. Тут же пошли разговоры о том, кому крепче досталось — туапсинцам или сочинскому отряду, который пережил гибель фрегата «Варна» и корвета «Месемврия». Первый выбросило в двух кабельтовых от крепости. Экипаж благополучно добрался до лагеря, но сам корабль был тут же сожжен подоспевшими горцами. Корвету пришлось куда хуже. Он застрял на двух уцелевших якорях в двухстах саженях от берега. Волны продолжали его бить, и недалёк был тот час, когда они расправятся с и без того пострадавшим судном.
На выручку был отправлен отряд эриванцев. Пробираться пришлось вдоль узкой береговой полоски, сражаясь с густым кустарником и таранами с моря — теми полубрусьями и досками, которые буря разметала по морю. Добрались кое-как до места. Тут же вступили в бой с горцами. Убыхи стекались отовсюду и уже успели захватить первую группу моряков, высадившихся на берег. Четверых удалось отбить, но капитана второго ранга Рошфора и еще несколько матросов черкесы уже успели утащить в горы.
Завидев подмогу, моряки с «Месемврии» принялись бросаться в воду. Им навстречу поплыл с веревкой унтер Рукевич. Вытащил по очереди троих. Спасая последнего, повредил ногу в районе колена и более в эвакуации не участвовал. Но его пример вдохновил остальных. Большую часть экипажа удалось вытащить кроме лейтенанта Зарина и еще семерых старослужащих, оставшихся защищать корабль до последней минуты. Позднее их захватили черкесы, которые сожгли и корвет.
— У нас тоже есть свой чемпион! — похвалился Федор Лукич и показал на Милова. — Вона стоит, скромный такой! А скольких спас! А я…
— Дайте послушать! Что дале было? — загомонили моряки.
К их просьбам присоединились даже свободные от вахты офицеры и матросы «Колхиды». Им было безумно стыдно за свое поведение, за решение капитана. В то время пока весь Абхазский отряд сражался за выживание, они позорно бежали в Сухум. Встретивший их контр-адмирал Захарьин приказал немедленно исправить повреждения, загрузиться углем и пресной водой и выдвинуться на помощь «Глубокому».
— Ох, и жаркое вышло дело, доложу я вам, братцы! — продолжил свою печальную повесть рассказчик из Сочи. — В укромном месте вырыли яму, в которую уложили 18 убитых и утонувших. Заровняли. Даже дерном прикрыли, чтоб не было поругания. Убыхи, чистые звери, стекались с гор в немыслимом числе. Мы шли гуськом вдоль берега, не имея возможности сбиться в колонны и выставить боковую цепь. Нас расстреливали, как в тире, с высоких обрывов. И не было возможности штыками отогнать супостатов. Растянулись почти на версту. Слева — прибой, который, казалось, разыгрался еще сильнее. Справа — отвесная осыпь. Хорошо, что дождь намочил ружейные замки. Расстрел прекратился, а от стрел не было особого вреда. Пошла рукопашка. У нас уже было убитых человек пятьдесят. А раненых втрое более. Несли их на носилках. С нами был один подстреленный офицер из поляков. Бежал на Кавказ из-за своих любовных приключений. О них он рассказывал всем подряд, пока его тащили на носилках. Еще он сказал, что больше всего на свете боится ревнивых женщин и бушующего моря. И в ту же секунду налетел на берег девятый вал и унес несчастного в море. За ним бросились… Но вытащили мертвым. А до спасения оставалось не дальше ста саженей.
— Да… судьба! — завздыхали на палубе моряки.
«Что вы знаете про судьбу⁈» — грустно подумал Вася, борясь с новыми приступами тошноты. Лихорадка вернулась.
Коста. Анапа, вторая половина июня 1838 года.
Комендант Анапской крепости со смешной для русского уха фамилией Цукато был графом и выходцем из старинного венецианского рода. Заниматься такой ерундой, как шпионские игры, ему было не с руки — и скучно, и положение не позволяло. Для подобных дел в его распоряжении был плац-майор, в обязанности которого входили полицейские функции и надзор за арестантами. К нему и отправили меня, как только я доложился по команде.
Сам же граф предпочитал наслаждаться жизнью в обществе гарнизонных дам. Конечно, не в смысле любовных похождений. Генерал-майор был мужчиной серьезным и жене Агнии Яковлевне не изменял. Своим офицерам он часто говаривал:
— За юбкой волочиться — то удел обозников, а я генерал кавалерийский! Конница скачет, а не волочится!
В общем, если и позволял себе бравый вояка атаку на женский полк, то исключительно в области слухового аппарата. Другими словами, граф обожал в женской компании поточить лясы. Тем более, когда был столь выдающийся предмет для обсуждений — визит императора, случившийся 23 сентября прошлого года! Дамы до сих пор пребывали в возбуждении! Несмотря на то, что минуло уже больше полугода, тема не исчерпалась. С верноподданническим восторгом припомнились все новые и новые детали. История каждую неделю расцветала новыми красками. Так серьезный живописец наносит на свой будущий шедевр все новые и новые мазки. Не спеша. К чему торопиться, когда впереди вечность?
Столько всего припомнил дружно и в уютной гостиной графа в доме бывшего анапского паши! И про злодейский поступок юного прапорщика, который от избытка чувств приказал палить из пушек, невзирая на запрещение Государем салютов! И кто из дам лучше всех откормил птицу для парадного обеда — госпожа Глушкова или супруга плац-майора Новикова! И какие ковры и из чьих домов вынесли на улицу и постелили прямо в пыли, чтобы достойно проводить царя к дому коменданта! И как он расхваливал порядок в крепости, побеленные стены, причесанную травку и отсутствие вольного выпаса по городу коров, свиней и пернатой птицы! И лично посетил туалеты при армейском госпитале, найдя их устроенными по уму и со знанием дела! На этой теме дамы начинали конфузиться и просить дорогого Николая Егорыча избавить их от подробностей.
Обо всей этой донельзя «увлекательной» общественной жизни крепости на фронтире с горечью мне поведал бравый штабс-капитан Иван Данилович Новиков, тут же предложивший общаться запросто[1].
— Граф желает уехать в продолжительный отпуск по болезни, а посему в дела не вникает, — пояснил он мне местные расклады. — Приходится мне всем заниматься. Первым делом, с горцами дружбу крепить. После прошлогоднего неудачного похода за Кубань наступило некое просветление в умах. И наметилось серьезное замирение.
