Амулет мертвеца - Константин Чиганов
Твоя плоть — как хлеб, твоя кровь — как вино
И листки твоих писем — как жесть,
Твои сны — как молитвы, глаза — как стекло
И твои оскорбленья — как лесть, но…
Продать душу дьяволу за его? Ни минуты не задумываясь. И он бы сделал для нее то же. Какого дьявола дьявол бродит только по книжным страницам и кинокадрам? Где ты, черт тебя возьми, когда так нужен, Воланд? И гори оно адским огнем, блаженное посмертие, с рукописями вместе. Если за него надо платить вечной разлукой.
Солнечный летний день может стать черным. Это правда.
Несправедливо, может, так думать, но те, от кого любимые уходят постепенно, от болезней или даже алкоголя-наркоты, им больно, конечно, но душа успевает притерпеться к этой боли, смириться с потерей, может, еще неосознанно, но явственно понять — все, финита.
А когда уже куплены билеты, и через неделю из Пулково в аэропорт Шота Руставели. В небеса и обратно, бизнес-классом. Имеют они право, в конце концов? И вещи почти собраны, только уложить в синий дорожный чемодан на колесах. Ручку чемодана Данька, конечно, у нее отберет. Покатит рядом, играючи, сам с рюкзаком за спиной, привык в своих путешествиях. И фонарик с мультитулом у него с собой. Все свое ношу с собой, да, Даш? Его улыбка как проблеск молнии.
Раньше она боялась звонков с незнакомых номеров. Глупо. До того как познакомилась с Данилом. Потом, с ним, словно разучилась бояться чего-либо вовсе. За него? Но с ними ничего не может случиться. Они неуязвимы. Их закрывает невидимая броня, пока они вместе. Два Дэ. И друзья скоро стали их так называть.
Ей позвонила Маринка. Та самая, зулусская королева.
Странным сухим голосом сказала:
— Даш, ты… слышала про Данила?
— Он что-то отчебучил? — она еще пошутить хотела, но уже сжалась внутри холодная пружинка.
— Он… нет, — Маринка в слезах? Гордая стальная ведьма? — Я тебе ссылку сброшу. Ты только ничего не делай, ладно, ты обещаешь сейчас ничего не делать? Если надо, мы приедем с Пашей! Обещаешь? Не ходи никуда, ладно? Просто сиди дома.
— Обещаю я ничего не делать. Что вы все, с глузда (данькино выражение) съехали что ли?
— Перезвони мне если хочешь, в любое время, хорошо? Прости меня, пожалуйста, Дашунь. Ты все равно узнаешь, я тебя поддержу, мы все, все что можем.
Чирикнуло канарейкой сообщение. Ссылка. Новости. Последние. Дорожная обстановка.
В семидесяти километрах от городской черты. На трассе Петербург-Минск. Произошло дорожно-транспортное… (у нее зарябило и потемнело в глазах). Вот фото… и, кажется, даже видео. Мотоциклист не справился с управлением… да что за враки? Кто не справился?
Белый большой внедорожник, стоит наискось, с виду целый… чуть поодаль бело-синий полицейский Форд с гербом Питера на дверце. Газель скорой помощи, мельком, с краю кадра. Черные с золотом обломки по серому асфальту, оторванное колесо мотоцикла с толстой покрышкой. Она, горе-журналистка, не сразу поняла — почему часть дороги заблюрена и там что-то черно-красное. Потом поняла. Не могло…
Погибший, Данил Максимович, двадцати восьми лет… и фамилия.
Погибший — то есть совсем, никакой надежды? Но если совпадение, ведь может быть и фамилия, пусть редкая, и… (какие молитвы она вспомнит сейчас? Хоть что-то?)
Камера крупно, внимание к деталям, детали крайне важны, учили их на первом курсе, берет на асфальте, твердом и смертоносном, черный расколотый мотошлем с золотым драконом.
Бог, делай со мной что хочешь, но верни его, сейчас, вот прямо… если ты есть, я проклинаю тебя, слышишь?
Данила хоронили на Волковском, не так уж и далеко от могилы его кумира. Но далеко от литераторских мостков. И в счастливые времена на Дашу произвел бы гнетущее впечатление этот бермудский треугольник мертвых, между непонятным зданием фабричного вида, стальной сдвоенной гарротой трамвайной линии и церковью святого Иова многострадального, похожей почему-то на просроченный торт в горьком пожелтелом креме. Под низкими тучами, роняющими иногда слезинку-другую, скупо, всех вас не оплачешь, мелкие твари.
Всей отвратительной похоронной трихомундией, этими бюро стильной вивисекции покойников, занимались данькины родители. Даша, наверное, должна была подойти, выразить соболезнования. Данька один единственный раз привел ее в гости в роскошно и вычурно обставленную квартиру "в четвертом этаже" на Литейном. Отец ничего, спокойный, сильно седеющий и похожий на Данила, молчал и болтал в чае золоченой ложечкой, похоже, он и сам не так уж одобрял приличное общество. Матушка, высокая, все еще красивая брюнетка в персидском халате, была очень вежлива, аккуратно выспросила все подробности дашиной греховной жизни, и про родителей в Иркутске (ну да, смазливая сибирская хищница возмечтала захомутать коренного петербуржца из графской фамилии, Бастет милостивица, какой смех), и про учебу ("нервная профессия, морально тяжелая" — да скажи прямо, вторая древнейшая, а вы, милочка, просто Мессалина Нероновна, еще и маленькое черное платье в обтяжку надели, гнусная модистка). О чем они потом беседовали с Данилом, он так и не сказал. Но больше не водил ее туда никогда.
Нет, она не станет к ним подходить. Слез не было. Все это время. Даша вечно хлюпала носом из-за ерунды, драмы в книжке, фото больного котенка, Данька посмеивался, дразнил ее "моя водоразборная колоночка", но тут слез не было. Камень в груди иногда ворочался, вот он был, холодный, с острыми гранитными гранями.
Гроб утопал в живых цветах и муаровых лентах, шикарный, темно-синего лака, с не из натурального ли серебра ручками и замками. Крышка из двух половин, по заокеанской моде. Опять мода. Данька терпеть не мог букеты, "убитые ради идиотских украшений" растения. Его пунктик, никаким веганом он не был, и мясо ел, и меховую одежду носил, но вот бессмысленные, на его взгляд, убийства, вроде охоты ради сувениров, рогов и клыков, его приводили в бешенство. И с цветами. Даше он никогда их не дарил, "лучше принесу вино и конфеты, хорошие, в твоем вкусе, ладно, Дашунь?"
Поп в богатом золоченом облачении, в фиолетовой камилавке, рыжебородый, румяный и пышущий здравием, прочитал по книжке положенное, помахал еле дымящим, плохо раздутым кадилом. Ну да, Данька любил стебануться над попами, многогрешник. Смешил ее малоприличными историями. Что теперь, в пекло его, а, Боженька, милостивец ты наш? Не смог оставить нас в покое, ревнитель и мститель, небесный сатрап? Решил разорвать его на части, иначе оторвать нас друг от друга не выходило?
Она стояла поодаль. Не подошла, когда бледный распорядитель в черном костюме и галстуке, сказал профессиональным,
