Амулет мертвеца - Константин Чиганов
К ним спешили голоногие ребятишки с цветами, вечное племя всех праздников, а уж на авиационных так словно медом намазано.
Когда Василь, отстегнув парашют, открыл створку кабины и выбрался на крыло — увидел ее. Яркие рыжие волосы, светлое, золотистое какое-то, шелковое платье. И внимательные темные глаза.
Друг Борька еще возился в кабине, а Василь уже спрыгнул с крыла, словно с коня, подхватил у белобрысого мальчишки, едва замеченного, букет сиреневых цветов и протянул девушке.
— Василий Косарев! — и отдал честь. Летный шлем, новенький синий комбинезон, красивое медальное лицо с «мужественным очерком губ», как написала какая-то влюбленная дурешка в газетной статье, голубые глаза-васильки. Чем я тебе нехорош?
«Хорош, — сказали ее странные темные глаза, — но смотри, сокол, я не из серых утиц, что радостно летят тебе в когти!»
— Майя, рада познакомиться! — и протянула обнаженную белую руку.
В ту секунду, как по заказу, над тушинским аэродромом, над мечущимися на флагштоках разноцветными флагами, пушечно ударил оркестр. Музыка сама подсказывала слова — «…мы рождены, чтоб сказку сделать былью!»
А почему нет? Вот она, сказка поправляет рыжий огонь волос, переступая прекрасными длинными ногами рядом с его начищенными ботинками.
Пилот, не дури. Ты ей понравился и пусть, но не давай закружить себе голову, она у тебя прочная, на всех высотах пилотажем испытанная.
Не дури, говорю. Тем более, уж очень она похожа на шпионку из фильма. Правда, там такие красавицы влюбляются без памяти в отважных пилотов или инженеров, и переходят на нашу сторону… что за чепуха лезет в голову? Шлем стянуть забыл, вот и солнышко напекло. А дури в голове и так хватало.
Борька не обидится, конечно, сам все понимает. Нельзя же такую упустить, потом не простишь себе.
Она, однако, не городила восторженную ерунду, как бывало с девицами, речи вела очень даже разумные и по делу, как вообще жизнь у летчика, какие ощущения на высоте, и правда ли что во время петель сильные перегрузки?
— Слушайте, вот слово, приезжайте завтра сюда к десяти утра. Я вас прокачу во второй кабине! — Василь махнул снятой перчаткой.
— Нарушение инструкции, а не взгреют? — она улыбнулась.
— А вы курсант аэроклуба, так запишем. Имеете право. Девушки, на самолет!
Странные у нее глаза. Нет, прекрасные, как она сама, спору нет. Очень темные, и как будто не карие, а вишневые, что ли.
— Хорошо. Приеду. Не сомневайтесь, если я дала слово, сдержу. И вы сдержите.
Они подошли к стоянке автомобилей. Майя, фамилию она так и не сказала, ох, проверить бы твои документы, шпионка… кольца, впрочем, на пальчике не было, открыла дверцу роскошного открытого темно-синего Форда. Хромированные сияющие колпаки, белые боковины шин. Ого. Дочка наркома?
Села, кивнула, завела мощный мотор и укатила, ловко правя между машинами.
Летчик остался одинешенек на земле, ощущая на лице дурацкую счастливую улыбку.
Подошел Борька, чернявый, похожий на жука полтавчанин. Потянул:
— Хорошааа! Да не по тебе птичка.
— Будто по тебе, гроболет колхозный?! — обиделся Василь.
— И не по мне, — согласился Борис, — ты хоть успел закинуть удочку на будущий марьяж?
— Успел, лишь бы не сорвалось. Потом увидим. Познакомлю.
— Если у ей сеструха есть или подруга… Да, тут слухами узнал, ты про планы Леваневского слышал?
— Неа. Так что, в Испанию он хочет? Летунов собирает? Я б пошел. Пригнать бы им десятка два наших новых самолетов под Мадрид.
— Нет. Через полюс на многомоторнике махнуть захотел. Пока не треплемся, но, похоже, ТАМ (Борька указал в ясное небо) согласны. Я, если побольше узнаю, расскажу.
В тот день Василь не знал, как изменят две новости его жизнь.
Она приехала ровно к десяти. Синий Форд гукнул сигналом изводящемуся летчику на пустой теперь площадке у летного поля. В светло-сером комбинезоне, огненные волосы прятаны под синей косынкой. Надетой словно пиратская повязка. И все равно она была хороша, комбинезон не скрывал сильной и гибкой фигуры.
Василь добыл короткую деревянную лесенку, и когда помогал ей забраться на крыло и усаживал в переднюю кабину, все вспоминал прикосновение к прохладным нежным пальцам, словно сталь под бархатом. Она пообещала «ничего не трогать» в кабине, показалось ему, насмешливо.
Василь дернул лопасть, М-22 затрещал, потом заурчал, выйдя на рабочие обороты. День стоял прохладный, облака намекали на дождь.
Она совсем не боялась. Даже когда Василь сделал вираж и размашистую полубочку — да ни черта! Обернулась, пронзила глазищами и все время улыбалась. Василь посадил «утенка» осторожно, словно укладывал дитя.
— Спасибо! Я надеюсь, вас все же не взгреют! — она усмехалась странно и немого пьяно.
— Давайте уже на «ты», летать вместе это почти…
— Почти лечь в постель? Не сердись, сокол… — летчик ощутил, как краснеет. Нет, с простыми девчонками все и было… проще.
— А давай-ка я тебя прокачу, Василек? По ночной Москве? Положено приглашать кавалеру, да что делать. Я, наверное, чудовище. Жуткая тиранша. Заеду к тебе на Горького к семи. Готов, крылатый?
Он не успел начать разуверять, а теперь вроде бы было поздно. Тиранша. А он, значит, угнетенный класс. Стой, а откуда узнала его адрес? Так себе комнатки, но для столицы просто роскошно. Даже с водопроводом. В родной Сибири он так не жил. Так все же шпионка?
— Всегда готов, — сказал Василь и отдал пионерский салют. Знай наших.
Уж летчик знает цену времени, иногда лишняя, сэкономленная секунда и жизнь спасает. Но, кажется, даже перед экзаменами время для Василя не тянулось так тошнотворно медленно. Все еще пять часов с половиной?
Темно-синий френч Гражданского воздушного флота, белая фуражка с «курицей» и пропеллером, брюки отглажены и пахнут, самую малость, паленым. Ботинки он нагуталинил как Рокфеллеру не чистили угнетенные чернокожие слуги. Как прошло десять минут?
Но когда каркнул сигнал, с крыльца он спустился неспешной походкой покорителя пятого океана.
Теперь в синем костюме, волосы распущены, руки в лайковых белых перчатках на руле.
Она правила большой сильной машиной легко и свободно, обгоняя неповоротливые грузовозы и освещенные внутри как веранды автобусы.
Тверская, Кремль, вот и Москва-река, там они вышли и долго стояли над темной водой, глядя на огни, слушая негромкое чуфыканье запоздалого буксиришки. Тот жалобно засвистел, кто-то хриплый, слышный над водой отчетливо, посулил кому-то морскую мать и неприличные однополые отношения — они невольно захихикали.
— Дредноут-навозник. Вся романтика умерла. Чумазые машины вместо парусов, моторы вместо лошадок, а я так их любила… — сказала Майя, не отодвигаясь, когда летчик бережно обнял ее
