Страна Червя. Прогулки за Стену Сна - Гари Майерс
— Ты впечатлил меня, Эйбон, — промолвил старый монах с неподдельным восхищением в голосе. — Из множества мудрецов, прежде тебя отправившихся на поиски, лишь некоторые продержались перед ликом собственной кончины столько же, сколько сумел ты. И не одному из тех немногих не удалось выйти оттуда на своих собственных ногах, а не быть выволоченным, словно останки. Должно быть, ты обладаешь необычайно мощной жизненной силой или же защищён весьма могущественным богом, если пережил все виды этого испытания. Тем не менее, никакой жизненности не хватит и немногие боги достаточно могучи, чтобы полностью защитить тебя от вредоносных последствий.
О чём это толковал старец? Единственное вредоносное последствие, которое я ощущал — это временная нервическая вялость, естественный результат нешуточного умственного утомления. Как видно, испытание всё-таки истощило мои силы, и телесные и умственные, ибо, попытавшись подняться на ноги, я сумел лишь оторвать голову на фут от пола. Когда я открыл рот, чтобы заговорить, мне не удалось произнести чего-нибудь более внятного, чем булькающее стенание. А через мгновение даже этого не смогло бы получиться, потому что из моих челюстей хлынул ливень маленьких белых червячков, копошащихся и извивающихся на каменных плитах, в нескольких дюймах под моим лицом.
— Не разговаривай, — посоветовал Рельфагор. — У тебя осталось слишком мало дыхания, чтобы растрачивать его в бесцельных беседах. И ты не сможешь сказать ничего такого, чего я ещё не слышал бы. Однако успокойся. Я полагаю, эти последствия со временем пройдут. Даже если и нет, возможно, тебя немного утешит знание того, что из всех, оставшихся на свете мудрецов, ты — один из очень немногих, которым уже нечему больше учиться. Но это касается будущего. Сейчас же я прошу прощения, что должен удалить тебя из этого гостеприимного монастыря. Твоё общество уже не так приятно, как прежде, а запах от тебя отвратный. Ступай за мной.
Ответить на такое было нечего, даже если я был бы способен это сделать. Не оставалось ничего другого, как взгромоздиться на бесчувственные ступни и на неуклюжих и окостеневших ногах зашаркать за моим былым хозяином. Не оставалось ничего другого, как покорно сносить изгнание из спёртой тьмы древнего монастыря в освежающий зелёный полумрак джунглей.
Остаток моей истории рассказывать недолго. Рельфагор не ошибся, предполагая, что подобный эффект пройдёт со временем. Через три дня я приметил слабое улучшение своего состояния, в виде помягчевших сухожилий и начавших гнуться конечностей. Через три месяца я расхаживал среди собратьев-людей, не вселяя в них ужас. Через шесть я без отвращения разглядывал своё отражение в зеркале.
Но ничего этого я никак не предвидел тем вечером, ковыляя весь путь сквозь джунгли до лагеря, где дожидались мои вурмисы. Всё, что я тогда сумел сделать — это сосредоточиться и достаточно управиться с языком и глоткой, чтобы прохрипеть простой приказ. Может быть, я поступил неправильно. Может быть, все источники знания равно священны и равно же ценятся выше любого множества человеческих жизней. Но я был юным и невыдержанным, а дневные происшествия не располагали меня поступить иначе. И даже теперь я не уверен, что очень уж глубоко сожалею о том, что приказал моим свирепым слугам. О том, что приказал продемонстрировать дряхлому монаху моё собственное представление о пределе мудрости. О том, что приказал оторвать его досточтимую голову и спалить монастырь дотла.
Перевод — BertranD
Башня Морморота
Тот, кто изучает магию, видит многое из того, что недоступно зрению других людей. Лишь он замечает тайные силы, скрывающиеся за пеленой жизни. Лишь он соизмеряет человеческую ничтожность с необъятностью небес. Лишь он смотрит на мир глазами богов. Однако такое видение даётся не даром. Чем выше он возводит башню своей обсерватории, тем больше упускает из виду её подножие. Чем дольше он вздымает голову над облаками, тем скорее запнётся о неприметный камень, что поджидает у его ног. Могу заверить в истинности этого утверждения, ибо не раз наблюдал подобное за всю свою жизнь, долгую жизнь Эйбона, чародея из Му Тулана. Бывало и так, что я подмечал нечто схожее у себя самого, досадуя на это сильнее или слабее. Но самый пагубный из всех пример явил другой человек.
Это случилось на шестидесятый год моей жизни, осенью. Тем утром, в одиночестве закрывшись в кабинете моего дома из чёрного гнейса, высящегося над северным морем, я всматривался в чародейское зеркало — основное моё око в мир. В любой другой день оно распахнуло бы мой обзор за пределы зрения обычного человека. На севере я бы увидал плодородные пашни, простирающиеся вдаль от горизонта до горизонта и поле за полем, пока они не исчезали в ослепительном блеске наступающих ледников. На юге виднелись бы такие же поля от горизонта до горизонта, теряющиеся в мутной дымке испарений джунглей. На востоке эти поля пропадали бы в холодной тени далёких гор. На западе безбрежное море растворялось бы в туманной дали. Но сегодня моё зеркало ничего этого не показывало. Сегодня его око взирало лишь на восток. А на востоке оно явило один-единственный вид: круглую каменную башню под пасмурным небом, толстую и приземистую, в маленькой бухте, обрамлённой скалистыми холмами.
Я не мог без смятения взирать на это зрелище. В зеркале крылась могучая магия, одна из самых могущественных под моим началом. Чтобы исказить её, требовалась магия ещё могущественнее. Но у кого же во всём Му Тулане хватило бы сил сотворить такое? И для чего? Приглашая или угрожая? Я понятия не имел. Вдобавок, мои главные средства изысканий оказались бесполезны именно из-за того, что мне и требовалось отыскать. Но средства эти были у меня не единственными. Мне можно было просто пойти на собственных ногах туда, куда воспрещалось моему простирающемуся духу и просто посмотреть телесными глазами там, где слепли глаза духовные. Я решился, по меньшей мере, хотя бы попытаться. И, прежде, чем день сильно склонился к вечеру, я переоделся в обычный для странников поношенный балахон с капюшоном и отправился в дальний путь на восток.
Сперва моё путешествие оказалось довольно приятным. Юный день был тёплым и ясным. Воздух полнился птичьим пением и жужжанием летающих насекомых. Все люди, что мне встретились — лишь несколько косарей в дали золотящихся полей, расстилавшихся по обе стороны от меня. Только одна-единственная вещь напоминала
