с помощью твёрдой воли, в постоянном труде братской любви. Несмотря на это, я печально пал, к моему великому несчастью. Я был единственным сыном порядочного человека, который заслуживал это огромное наследие предков. Мой отец был приличным адвокатом, который из-за обилия комфорта не был предан обязательствам своей профессии, а обладая ярко выраженным вкусом к учению, жил в окружении редких книг, и между книгами и общественными обязательствами он часто размышлял о вере. Но моя мать была яростной и достойной католичкой, и хоть не опускалась до какого-либо спора с нами насчёт сферы деятельности, всё же старалась вдалбливать нам в головы обязанности благотворительности. Я вспоминаю, с запоздалым раскаянием, повторявшиеся приглашения, которые она благожелательно обращала к нам, принимать участие в актах христианского милосердия, приглашения, которые мой отец и я единодушно отвергали, словно будучи за каменной стеной дерзкого и ироничного непочтения. Моя мать быстро поняла, что мой бедный разум испорчен ростовщичеством, и, признавая, что ей будет чрезвычайно трудно способствовать внутренней реформе моего отца, человека уже установившегося и с детства привыкшего к финансовому господству, сосредоточила на мне свои намерения восхождения. И для этого она старалась стимулировать во мне вкус к медицинским занятиям, утверждая, что рядом с человеческим страданием я смогу найти лучшие возможности помощи ближнему, таким образом становясь приятным Богу, даже если мне будет невозможно отложить источники веры. Внутренне я смеялся над священными чаяниями самого любимого мной существа. Но, не имея возможности противостоять её любящей осаде, я посвятил себя врачебной карьере, более заинтересованный эксплуатировать богатых больных, чьи страдания тела, бесспорно, предоставляли бы в моё распоряжение более широкие материальные выгоды. Но накануне моей студенческой победы моя мать, ещё довольно молодая, оставила свой физический опыт, пав жертвой ангины. Наша печаль была огромна. Я получил свой диплом медицины, словно презираемое мной воспоминание, и, несмотря на стимулирование отцовской доброты, не смог начать практиковать обретённую профессию. Я ушёл в семейный узкий круг, откуда я выходил лишь для моментов развлечения и отдыха, и тогда, более чем когда-либо, я погряз в жадности, поскольку сопровождал инвентаризацию имущества своей матери с бдительностью настолько строгой, что моё странное отношение поразило даже отца, эгоиста и неприятного человека, но не жадину в том, что касалось меня. Я понял, что унаследованное богатство укрывало меня, к моему нравственному несчастью, от каких-либо нужд физической жизни на долгие годы, пока я не предался трате его. И даже когда я увидел, как мой отец снова женится в возрасте почти шестидесяти лет, я сделал всё зависящее от меня, чтобы отговорить его от подобной идеи. Но он был человеком решительным и женился на женщине моего возраста, немногим менее тридцати лет. Я получил мачеху, как чужеродное тело в семье, и видел в ней лишь женщину в поисках лёгкой добычи. Я поклялся отомстить за себя. Несмотря на нежные обращения со мной молодой четы, на то внимание, которое бедная женщина оказывала мне, я старался находить предлог, чтобы избегать их присутствия. Но новый брак начинал требовать от супруга всё больших жертв в отношении социального мира, от которого Аида не хотела отдаляться, и поэтому через несколько месяцев мой отец был вынужден обратиться к врачу, предавшись, таким образом, необходимому отдыху. Я следил за ухудшением его здоровья, охваченный серьёзными опасениями. Не отцовское здоровье ранило моё воображение, а финансовые запасы нашего дома. В случае внезапной кончины человека, давшего мне жизнь, я бы ни в коей мере не смирился делить наследство с этой женщиной, которая на моих глазах недостойно заняла место моей матери.
Помощник сделал долгую паузу, а мы рассматривали его меланхолическое лицо.
Перед лицом того, что мне дано было услышать, я спрашивал себя без слов, происходило ли всё это на самом деле. Был ли действительно Силас тем человеком, о котором рассказывал, или создавал эту историю, чтобы изменить состояние ума преследователей?
Тем не менее, я не мог задать ни малейшего вопроса, поскольку наш друг, оживлённый желанием наказать себя за эту болезненную исповедь, продолжил в мельчайших деталях:
— Я стал громоздить преступные планы, чтобы найти лучший способ отодвинуть Аиду от любой возможности в будущем быть задействованным лицом в нашем наследии, не обижая своего больного отца. И в этих преступных планах, которые роились в моём мозгу, смерть представала лучшим решением вопроса. Поэтому как убрать её, не причинив страданий больному, которого я желал предохранить от этого? Не было бы желательным очернить её в глазах отца, чтобы он ни в чём не страдал в отсутствие женщины, которую я осуждал на одиночество? В молчании и тени я ткал это полотно, ожидая благоприятного случая… Приглашённый вместе с супругой на какой-то общественный праздник, отец позвал меня и настоял на том, чтобы я сопровождал Аиду, как бы представляя её авторитет. Впервые я с удовольствием согласился. Теперь я хотел получше узнать её чувства… В моём сознании созрели зловещие намерения. Так, на протяжении этих радостных празднеств я познакомился с Армандо, кузеном моей мачехи, за которой тот ухаживал, когда она была не замужем. Армандо был молодым человеком, ему было больше лет, чем мне, он был растратчик и хвастун, тративший своё время на женщин и бокалы игристого вина. В противоположность своим привычкам, я предложил ему начать задуманное мной любовное общение. Нравственно господствуя над положением своего отца, я прилагал с этого времени все свои усилия, чтобы приобщить его к нашему дому, предоставляя ему самый обильный возврат к сближению с существом, в которое он был влюблён несколько лет назад. Пляж, театр, кино, а также различные прогулки были теперь нашими обычными занятиями, в течение которых я умышленно тянул обоих кузенов в объятия друг друга. Аида не отдавала себе отчёта о моих замыслах, и, хоть и сопротивлялась более года галантности моего спутника, всё же уступила его постоянным атакам. Я сделал вид, что ничего не знаю об их отношениях, пока не смог привести отца к тому, то он стал прямым свидетелем этого. И придумывал игры и развлечения, чтобы удерживать соблазнителя в нашем доме. Я добился его абсолютного доверия до такой степени, что стал использовать его как важнейшую деталь в своей преступной хитрости. И однажды вечером я постарался, чтобы они считали, что меня нет в нашем семейном храме, и зная, что любовники расположились в соседней с моей комнате, я направился к отцу в его апартаменты, выставляя изо всех сил его обиженное достоинство, призывая его самолюбие к рассмотрению фактов. Мертвенно-бледный и дрожащий, больной потребовал доказательств, и
