Тёмная мудрость: новые истории о Великих Древних - Гари Майерс
В теории такое было легче, чем на практике. Но, всё же, случались мимолётные мгновения, когда Том ощущал, что и вправду способен развеять окружающий мир и свести его к абстрактному узору, на первый взгляд такому же бессмысленному, как и любая картинка-стереограмма. Иногда, если Том пристально всматривался в определённым образом расположенные предметы, то видел, как эти предметы начинают вибрировать и пропадать. В таких случаях он чувствовал себя на самом пороге великого открытия. Но потом усталые глаза моргали, сменяя фокус и мир снова застывал в неподвижности.
Том поднял взгляд и увидел начальника на пороге рабочего бокса.
— Прости, Джек. Ты что-то сказал?
— Я спросил, как обстоят дела с новым проектом? Уложишься в срок?
— Кажется, всё-таки не уложусь. Перепроверяю кое-какие цифры и это займёт больше времени, чем я рассчитывал. Но к завтрашнему дню точно успею.
Лицо Джека посуровело.
— То же самое ты говорил вчера. И днём раньше. Но каждый раз, когда я заглядываю сюда, то вижу, как ты таращишься в пространство. В чём дело, Том? Ты не забыл, как много зависит от этого проекта?
— Нет, Джек, не забыл. Вот почему это настолько затянулось. Я хочу добиться полного совершенства.
— Совершенства, да? Как бы там ни было, лучше я дополнительно подстрахуюсь. Подключу-ка я к проекту, кроме тебя, ещё и Алана. Надеюсь, вы во всём сработаетесь.
Если вдуматься, то удивительно, насколько сильно всё может перемениться за довольно малый срок. Ещё месяц назад Тома невероятно огорчило бы такое происшествие. Но теперь он уже воспарил над подобными вещами. Теперь он осознал, что наслаждение и мучение, победа и поражение — всего лишь дело восприятия. И даже тяжелейшие профессиональные промахи могут помочь ему возвыситься в истинной карьере. Бесполезно торчать столько времени в офисе. Узоры в нём оставались неизменными. День проходил за днём, а положение мебели и книг почти не менялось. Потолочные плитки оставались одними и теми же, сколько их не изучай.
Куда лучше обстояло дело на улице. Там узоры менялись постоянно. Можно было несколько часов шагать в любом направлении и не повстречать ни одного, виденного раньше, знака или дома. Но даже самые знакомые дороги никогда не оказывались точно такими же, как в прошлый раз. Ведь узор едущих и припаркованных машин, стоящих и толкущихся пешеходов изменялся постоянно и безостановочно. Узор света и тени менялся весь день — пока солнце поднималось или закатывалось над городом, пока оно проплывало по ясным голубым небесам или пробиралось сквозь нависшие облака. По ночам фары сплетали свой собственный узор и звёзды окон в небоскрёбах складывались в сеть.
— Сегодня звонили из твоего офиса, — сообщила жена, встретив Тома в дверях. — Спрашивали меня, куда ты делся. Сказали, что ты отсутствовал всю неделю.
— И что ты им ответила? — без особого интереса отозвался он.
— А что я могла им ответить? Что каждое утро вижу, как ты уходишь на работу? Что, насколько знаю, ты и сейчас там? Я сказала, что ты болеешь. Том, где ты пропадаешь?
— Хожу прогуляться, вот и всё. Мне нужно кое о чём подумать.
— Ему нужно кое о чём подумать. И о чём ты думал, пока гулял? Может, о том, как мы будем расплачиваться по счетам, когда тебя выгонят? Что с тобой стало, Том? Раньше ты был таким надёжным. А теперь витаешь в облаках и пусть всё вокруг катится к чертям. В чём дело? Это наркотики? Другая женщина? Будь это так, я бы только обрадовалась. С подобным я бы сумела справиться. Но твои клятые картинки…
— Марсия, я…
— Погляди на них! На стене не осталось свободного дюйма. И зачем? На них и смотреть-то неприятно. Я терпела несколько месяцев, пока ты превращал наш дом в какой-то бредовый художественный музей. Но больше я этого терпеть не буду. Слышишь? Больше я терпеть не буду!
— Чего ты от меня хочешь?
— Убери их отсюда. Все до единой. И я уже не шучу. Либо они покинут дом, либо я.
Это и впрямь его пристыдило, ибо по-своему Том любил жену. И не так уж драгоценны все эти картины, чтобы за них цепляться. Том оставлял их только затем, чтобы легче было сфокусироваться, но в последнее время они и на это не годились. Уже давно миновал тот этап, когда размах эксперимента умещался в пределах нескольких грошовых картинных рамок. Уже несколько месяцев, как опыт вырвался оттуда на волю и заполонил окружающий мир, наподобие того, как картины заполонили стены. Том превзошёл их. Но Марсия, как и работа, отвлекала его от цели. Без них обоих станет только лучше.
Какая разница, если он и лишится работы, жены, дома? Эти вещи казались трагедией, только пока Том продолжал считать себя личностью вне пределов общей картины. И он учился избавляться от этого. Такое умение давалось нелегко. Пока Тома обременяла плоть, он оставался уязвим для мук голода, холода и одиночества. Но питал надежду, что, по мере продвижения вперёд, станет легче. Так или иначе, этот урок следовало усвоить, если Том намеревался увидеть то, что так желал.
Ибо теперь он понимал, что не сможет увидеть истинной общей картины, пока не прорвётся через отделяющую его от цели преграду — рубеж своей собственной личности. Но, если уж на то пошло, а стоит ли вообще цепляться за индивидуальность? Это ведь она заставляла Тома подстраиваться под окружение, приковывала к определённому месту и времени, ограничивала его существование датами рождения и смерти. Но, когда он отринет свою индивидуальность, подобные ограничения исчезнут. Он займёт своё место в общей картине. Воссоединится со вселенной.
И, как-то вечером, Том вновь повстречал того старика. В хиреющем сердце города, неподалёку от места первой встречи, он опять заметил ковыляющую чуть впереди скрюченную чёрную фигурку. Это не померещилось Тому. Почти год миновал с предыдущего раза, как он видел старика, но за всё
