Русь. Строительство империи 5 - Виктор Гросов

Куря смотрит на меня, что-то рычит своим псам и в меня не целятся.

— Слезай, князь! — орет он. — Порубаю тебя в мясо!

Я не отвечаю. Топоры в руках оживают, я бросаюсь вперед, спрыгивая с горы трупов и несясь в его сторону.

Его конь скачет на меня, копыта бьют по лужам крови, сабля хана идет вниз. Я ныряю в сторону, лезвие рубит воздух, бью топором по передним ногам коня. Удар сильный, кость трещит, зверь визжит, ныряя вперед. Куря падает, катится вперед, сабля вылетает из руки. Конь хрипит, дергается, кровь течет из-под него, но я не смотрю — иду на хана.

Он вскакивает, шатаясь, хватает саблю с земли. Печенеги лезут ближе, стрелы летят, одна бьет в стену рядом с моей головой, щепки летят в лицо. Алеша сзади рычит, бросается на них — топор его рубит одного в грудь, второго в шею, кровь хлещет. Благо, выскочил отряд моих арбалетчиков, отвлек внимание врагов на себя, но слитный залп поутихомирил особо рьяных.

Я шагаю к хану. Он бьет саблей — удар быстрый, в бок. Уворачиваюсь, топор в правой руке идет вниз, цепляет его ногу — кожа рвется, он шипит и отступает. Сабля летит снова, в плечо — я бью вторым топором, выбиваю клинок, он отлетает.

Куря не сдается. Хватает копье с земли, тычет в меня — острие блестит, идет в грудь. Я отскакиваю, бью по древку, ломаю его, топор в левой руке рубит ему в бок. Бронька скрипит, течет кровь, он хрипит и падает на колено. Печенеги орут, лезут ближе, но Алеша с арбалетчиками сдерживают их. Я наступаю на Курю, он смотрит снизу на меня. Удар топором — он блокирует обломком копья, дерево трещит, я бью вторым, в грудь — доспехи гнутся, он кашляет кровью, валится на спину.

Стена дрожит, крики печенегов тонут в гуле боя. Я стою над ханом, топоры в руках алые, грудь горит, кровь стекает по рукам. В плече противно ноет стрела.

Куря дышит рвано, пальцы цепляются за грязь. Алеша сзади добивает последнего печенега — удар топором в шею, голова катится, кровь брызжет на стену. Арбалетчики отстреливают тех, кто смеет сунуться в эту зону битвы.

На миг воцаряется тишина, только слышится хрип Куря и гул битвы вдали. Я заношу топор, чтобы добить, но хан поднимает руку, ладонь дрожит, голос срывается:

— Стой, князь! Не убивай!

Я замираю, топор над его головой. Он смотрит снизу, из его рта течет кровь:

— Я знаю всех твоих врагов! Пощади — расскажу!

Глава 4

Я стоял над ним, над этим степным псом, который еще недавно орал, что порубает меня в мясо. Топоры в руках были тяжелыми, кровь с лезвий стекала, капала в грязь, смешиваясь с конской требухой и рваными ошметками доспехов. Плечо ныло от обломанной стрелы. Дышал я рвано, грудь ходила ходуном, в ушах гудело от криков битвы.

Хан Куря валялся передо мной — шлем с перьями сбит набок, доспехи помяты, из-под них сочилась темная, густая кровь. Лицо его было перекошено, но черные глаза, как угли в остывшем костре, еще горели злобой, что гнала его в бой. Он дышал с хрипом, пальцы скребли по земле, будто цеплялись за последние крохи жизни, которые ускользали из него с каждой каплей крови. Я занес топор. Пусть видит, что один мой рывок, и его головушка покатится и будет трофеем для воронья.

— Говори, — прохрипел я. — О каких таких врагах ты талдычишь? Кого мне еще рубить?

Он кашлянул, сплюнул кровью в сторону — красная клякса шлепнулась в грязь, растекаясь. Его рука дрогнула, но он поднял злой взгляд. Не сдается, паршивец.

— Пощади, князь… — повторил он.

— Я сказал — говори! — рявкнул я, голос резанул воздух.

Куря сглотнул, его лицо сморщилось от боли. Он приподнялся на локте, доспехи скрипнули, металл лязгнул о камень, и он медленно заговорил, будто выдавливал слова через силу.

— На востоке… три князя… вятичский, муромский, ростовский… Союз у них. Сфендославу помогали.

Я нахмурился, пальцы сжали рукоять топора крепче. Вятичи, Муром, Ростов — княжества знакомые, но далекие. Восток всегда был своевольным, колючим. А теперь, выходит, они снюхались с Сфендославом? Кровь на рукояти уже засыхала, липла к ладоням. Я не отпускал оружия — оно держало в тонусе, не давало расслабиться.

— Как помогали? Говори яснее!

Он зашипел, как змея, которую прижали сапогом к земле, но не добили. Глаза его сузились, стали щелками, но он продолжил.

— Печенегов моих… на север вели. К Новгороду. Еду давали, проводников… Все, чтобы мы Сфендослава поддержали. Трусы они, князь. Боялись, что иначе сам Сфендослав их прижмет. Или мы, степь, их земли пожжем, их баб и детей в полон уведем.

О как! Картина начала складываться — мутная, но ясная в своей подлости. Значит, эти восточные князьки не просто сидели в своих чащах и теремах, попивая мед да жуя хлеб, а кормили врага, который шел на меня, точил клинок против моих людей. Проводники, еда — это не просто помощь, это, как сказали бы в моем будущем — участие в конфликте. Они держались за спиной Сфендослава, пока тот рубился со мной здесь, на стенах Новгорода, пока его варяги и печенеги рвали моих дружинников. Кровь во мне закипела. Надо было выжать из этого степняка все, что он знает, до последней капли, до последнего слова.

— Почему трусы? — спросил я, прищурившись. — Что их так прижало, что они хвосты поджали?

Куря оскалился, зубы его были в крови, и он сплюнул еще раз, на этот раз ближе к моим сапогам, но не попал — ветер унес слюну в сторону. Я не двинулся, только топор чуть опустил. Терпение мое не вечное. Надеюсь степняк понял жест.

— Сфендослав… силу показал, — прохрипел он. — Сказал: или помогаете, или войско свое шлете к нему, под его стяги. А не то — печенеги их вырежут, их села пожгут, их поля потопчут. Они и выбрали… лишь бы самим не лезть в бой. Снабжали, чтобы мы шли сюда, а они в своих теремах отсиживались, брюхо чесали.

Я выдохнул, пар вырвался изо рта, смешался с дымом, который тянулся от пожарищ за стеной. Ну и мрази. Князья, которые боятся собственной тени, но готовы подставить других, лишь бы