Русь. Строительство империи 5 - Виктор Гросов
— Все? — спросил я. — Или еще что-то знаешь, степняк?
Он кивнул, дышал уже ровнее, хотя кровь текла из-под доспехов, пятнала камни под ним. Видно, раны его не добили, но сил оставалось мало.
— Все, князь… Про восток — все, что знаю, — прохрипел он, злобно. — Слово держу…
Я смотрел на него. Вокруг было тихо — только ветер гнал дым, да вдали кричали раненые, стонали, звали матерей, богов, кого угодно, кто бы их услышал. Алеша маячил неподалеку, топор его был в крови по самое древко, лицо красное, потное, но он ждал моего слова. Куря выложил мне карту врагов — не всю, но достаточно, чтоб я понял, откуда ветер дует, откуда ждать следующего удара. Восток, три князя, Сфендослав — это был клубок, который мне предстояло распутать.
Разум царапнула оговорка хана: «Про восток — все, что знаю». А про «не восток» видать есть сведения?
Надо было выжать из него все, до последней капли.
— Что еще? — рявкнул я. — Про восток выложил, а дальше? Говори, степняк!
Куря зашипел, оскалился. Он приподнялся чуть выше, локоть дрожал.
— Под Киевом… древляне и туровчане… Собираются. Армия у них. Отморозки, князь, дикие, как волки голодные. Сфендослав их не взял — ни подкупом, ни силой. Скоро Киев могут забрать, если не остановить.
А вот это совсем плохо. Ярополка надо предупредить. Древляне, туровчане — это было хуже, чем восточные крысы. Те хоть трусливо кормили врага, а эти — звери, которые рвут всех подряд, не разбирая, кто свой, кто чужой. Под Киевом? Это значит, сердце Руси под ударом, а я тут, на севере, рублюсь с печенегами и варяжскими псами Сфендослава. Куря смотрел на меня, и на его лице мелькнула тень злорадства, будто он знал, как эта весть на меня подействует.
— Почему Сфендослав их не взял? Что за отморозки такие?
Хан кашлянул.
— Дикие они. Сфендослав им злато сулил — плюнули ему в морду. Угрожал — мечи достали, зубы показали. Ни подкупить, ни переманить. Им все едино — лишь бы резать да жечь. Киев близко. Они туда идут. Еще при Сфендославе копили силы, а сейчас…
Я выдохнул. Значит, под Киевом зреет буря, и не просто буря — ураган, который может снести все, что я строю. Древляне и туровчане — это не князья с востока, которые трясутся за свои шкуры. Это мясники, живущие ради крови, ради гари, которая тянется от их костров. Сфендослав их не взял, и это плохо. Если он, с его силой и хитростью, не смог их прижать, то они — сила, с которой мне придется считаться. Но как?
— Все? — спросил я, прищурившись. — Или еще что-то прячешь?
Он покачал головой.
— Все, князь… Больше не знаю, — прохрипел он.
Я отступил на шаг, топоры в руках опустились.
Итак, что имеем? Восток — три князя, которые кормили Сфендослава, снабжали его печенегов, чтобы те шли на меня. Под Киевом — древляне и туровчане, рвущиеся к власти.
Так, запад. Что там? Я прикинул в уме: Владимирское княжество, крепкое, но пока оттуда нет вестей. А есть еще Галич, это Такшонь, мой временный союзник, он держит эти земли. Такшонь — мужик своевольный, а союз с ним хрупок. Если он повернется спиной, я останусь один против всех.
Куря лежал, смотрел на меня и ждал.
Восток, юг, запад — куски Руси трещали.
Надо было решать, что делать с этим степняком, который выложил мне карты врагов. Рубить его? Легко — один удар, и его башка покатится, как бревно с горки. Но он дал мне ниточку, за которую можно тянуть. Может, он еще пригодится? Или нет — степные псы не знают чести, только силу.
— Пощады ждешь? — спросил я. — Шкуру спасаешь?
Он кивнул, слабо, но резко.
— Я слово дал, князь… Все сказал. Пощади… — прохрипел он, глаза его блеснули.
Пощадить его? После всего? Но он дал мне врагов, дал мне карту. Я не Сфендослав, что режет всех подряд, как свиней.
— Иди, — бросил я коротко, кивнув в сторону.
Он замер, будто не поверил. Потом, шатаясь, поднялся, схватился за бок, где доспехи были смяты и кровь текла ручьем. Я смотрел, как он ковыляет прочь, хромая, оставляя за собой кровавый след.
Я стоял, глядя, как Куря ковыляет прочь, растворяется в дыму, стелившийся над камнями.
Ветер гнал дым, холодил пот на лице, в ушах гудело от затихающих криков битвы. Куря ушел, а я остался. Восток, юг, запад — куски Руси трещали под ударами, а я по колено в крови, должен был держать все это в узде.
И тут я мой взгляд что-то зацепило. У трупа ханского коня, валявшегося в грязи, с перерубленными ногами, из седельной сумки торчало что-то. Металл блеснул в тусклом свете. Я шагнул ближе, сапоги чавкали в крови и грязи и наклонился.
Кубок.
Не простой — с черепом, вделанным в серебро, с узорами, которые вились по краям, как змеи. Сердце екнуло. Я замер, пальцы дрогнули, когда я потянулся к нему. Холодный, тяжелый, с выбоинами. Череп смотрел на меня пустыми глазницами.
И тут я вспомнил. Воспоминание, осколок той, другой жизни, которая осталась за гранью, в далеком, недостижимом будущем. Я читал об этом, много раз. Везде писали о трагической гибели князя Святослава Игоревича. Великого воина, покорителя хазар, грозы Византии. Его убили печенеги, на днепровских порогах, когда он возвращался из неудачного похода. Предательски, из засады.
Но главное — не это. Главное — то, что стало потом. Печенежский хан, упиваясь победой, приказал сделать из черепа Святослава кубок. Чашу для вина, оправленную в серебро, украшенную драгоценными камнями. Символ его триумфа и власти над поверженным врагом. Пиршественный трофей, из которого он пил, празднуя свою победу.
Я сжал кубок сильнее. Неужели это тот самый кубок? Неужели история повторяется, делает новый виток, возвращая меня к тому, что я читал, о чем знал лишь как о далеком прошлом?
Я провел пальцами по гладкой поверхности черепа, ощущая холод кости.
Неужели это он? Тот самый хан из учебников истории? Тот, кто прервал жизнь
