Русь. Строительство империи 5 - Виктор Гросов
Он закашлялся. Я переваривал услышанное. Вот оно что. Удар в спину. Польский князь, действующий в союзе с варягом-язычником против меня, Великого князя Руси. И все это из-за Галича, из-за контроля над торговыми путями, из-за влияния. Геополитика десятого века, мать ее. Сфендослав, Мешко, Оттон, Византия… все плетут свои сети. Значит, Такшонь был прав насчет интереса Мешко. И теперь этот интерес обрел конкретную форму.
Я встал, отряхивая ладони.
Он сказал все. Выложил свой последний козырь и теперь ждал расплаты.
Что ж, он ее получит.
Я выпрямился. Решение было принято. Не только из мести за Святослава, хотя и это горело внутри неугасимым огнем. Казнь Кури здесь, сейчас, на глазах у войска и осажденных — это был необходимый акт утверждения власти. Демонстрация того, что Великий князь не прощает предательства и платит по счетам сполна. Знак моим людям, что справедливость, пусть и суровая, существует. И знак врагам, запертым в тереме, что их ждет та же участь.
— Уведите его, — мой голос прозвучал ровно, без эмоций. — Готовьте место для казни. Здесь, перед теремом. Чтобы всем видно было.
Дружинники, поняв все без лишних слов, подхватили хана под руки. Куря не сопротивлялся, лишь бросил на меня последний взгляд, полный бессильной злобы. Его потащили к центру небольшой площади, образовавшейся между нашим лагерем и стенами княжеской цитадели. Место было выбрано идеально — открытое, хорошо просматриваемое отовсюду.
— Принести большой топор, — добавил я, обращаясь к одному из десятников. Не тот, которым рубятся в бою, а тяжелый, двуручный, которым валят деревья.
Войско зашевелилось, передавая весть из уст в уста. Разговоры стихли, воины начали собираться, образуя плотное полукольцо вокруг места будущей казни. На лицах читалось мрачное ожидание и суровое удовлетворение. Они помнили набеги печенегов, помнили горе и смерть, что несли эти степняки. Для них Куря был воплощением врага, символом их страданий. А еще они знали о чаше из черепа Святослава.
Я окинул взглядом стену терема. Там, за узкими бойницами и толстыми бревнами, тоже наверняка наблюдали. Сфендослав, князья-предатели, остатки варягов.
Это представление было и для них тоже.
Мне принесли топор. Тяжелый, с широким, идеально заточенным лезвием, насаженный на длинное, гладкое древко. Я взял его в руки. Тяжелый, зараза.
Оружие правосудия.
Конвоиры Кури подвели его к центру площади и заставили опуститься на колени. Он держался прямо, не опуская головы, смотрел перед собой невидящим взглядом. Рядом воткнули в землю короткий обрубок бревна — импровизированная плаха.
Я вышел вперед, встал перед своим войском. Тишина стала почти осязаемой, нарушаемая лишь треском догорающих пожаров где-то в глубине посада да карканьем ворон, уже слетевшихся на запах смерти.
— Воины! Мужи славянские! — зычно прокричал я, чтобы слышали все, и те, кто стоял рядом, и те, кто прятался за стенами терема. — Перед вами стоит хан Куря! Его орды годами терзали нашу землю! Его воины жгли наши села, убивали наших братьев, уводили в полон наших жен и детей!
Я сделал паузу, давая словам впитаться в сознание слушателей.
— Он пришел сюда не один! Он привел с собой врага — Сфендослава! Он предал Русь, сговорившись с теми, кто сидит сейчас за этими стенами, — я указал топором на терем, — и с теми, кто ждет на западе, чтобы вонзить нам нож в спину! Он — изменник и убийца!
Гул одобрения пронесся по рядам воинов.
— Но главное его преступление, — я повысил голос, вкладывая в него всю горечь, — это смерть Великого князя Святослава Игоревича! Не просто смерть в бою — подлый удар! И не только смерть! Этот… — я ткнул древком топора в сторону Кури, — … осмелился глумиться над павшим князем! Он сделал чашу из черепа Святослава! Пил из нее вино, празднуя свою подлость!
Волна гнева прокатилась по войску. Воины зарычали, многие выхватили мечи, потрясая ими в воздухе.
— За все его злодеяния! За кровь! За предательство! За поруганную честь нашего князя! Хан Куря приговаривается к смерти! — провозгласил я приговор. — И казнь свершится моей рукой! Рукой нового Великого князя всея Руси!
Я подошел к Куре. Он поднял на меня глаза. Он что-то прошипел на своем языке — проклятие, должно быть.
Двое дружинников крепко взяли его за плечи, заставили положить голову на бревно. Он не сопротивлялся.
Я размахнулся. Тяжелый топор взлетел вверх, описал дугу. Мгновение лезвие блеснуло на фоне серого неба, а потом с силой обрушилось вниз. Глухой, влажный удар разорвал напряженную тишину. Тело хана дернулось и обмякло. Голова с искаженным в последней гримасе лицом откатилась в сторону, оставляя на земле быстро темнеющее пятно.
Я отпустил топор. Дыхание было тяжелым, руки слегка дрожали от напряжения. Я смотрел на обезглавленное тело. Оно не принесло радости. Но оно было необходимо.
Я поднял голову и обвел взглядом замершее войско. Потом медленно поднял окровавленный топор над головой.
И тишина взорвалась. Дикий, первобытный рев вырвался из тысяч глоток. Воины били топорами о щиты, вскидывали копья, кричали мое имя.
— Слава князю! Слава Антону!
— Смерть врагам! Смерть предателям!
— Русь! Русь! Русь!
Этот рев катился по площади, отражался от стен терема, заглушая все остальные звуки. Это был рев торжествующей справедливости и преданности новому вождю, который не только ведет их в бой, но и вершит правый суд. Они видели не казнь врага, а рождение новой силы, которая способна защитить их и отомстить за старые обиды.
Я стоял с поднятым топором, пока рев не начал стихать. Опустил оружие, чувствуя его липкую тяжесть. Взглянул на стены терема.
Надеюсь, там поняли, что пощады не будет и Великий князь Антон пришел не договариваться. Он пришел забирать свое и карать виновных.
Казнь Кури стала точкой в старой вражде. Но впереди была еще одна, главная цель — Сфендослав и его прихвостни, запертые в своей последней крепости.
Рев моих воинов еще висел в воздухе, смешиваясь с запахом дыма, а я уже думал о следующем шаге. Казнь Кури воодушевила людей.
Я подозвал к себе Ратибора и Веславу. Такшонь уже отдавал приказы по размещению воинов
