Сага о Головастике. Кристальный матриархат - Александр Нерей

— Повторяй в точности за мной, — скомандовал Настевичу, перекрестился, поклонился, и начал клятву. — Здравствуй, мир мой родной. Дозволь принести тебе клятву для вступления в посредники промеж сестёр и братьев твоих, — торжественно выговорил, а Димка, не дожидаясь, когда сделаю паузу, сразу всё повторял, словно был моим эхом.

Я снова поклонился, как положено при произнесении клятвы, и Настевич повторил поклон.

– Я, Дмитрий, крещёный и нарожденный в тебе, сын Виктора и Анастасии, нарекаю тебя Двадцать Второй, и прошу принять эту клятву, которой обязуюсь служить тебе верой и правдой во славу Божию, — на ходу сочинил я новый текст, подстроив его под второй мировой круг.

Снова тонкоголосое эхо в исполнении Настевича повторило всё слово в слово.

— А ещё прошу тебя возвращать мою душу грешную и тело моё бренное ото всех мест… Да изо всех времён, куда бы ни занесла меня служба посредника между твоими братьями и сёстрами… И пусть будет так, пока твоё солнце светит и моё сердце бьётся. Помоги нам, милостивый Боже, — дочитал я до конца, иногда подождав понемногу, пока Димка поспеет за мной, и снова поклонился Кристалии в пояс.

Не успел Настевич повторить окончание клятвы, как нас сдуло с валуна тёплым порывом ветра и понесло в синюю даль, кувыркая и подбрасывая, словно мы были жонглёрскими мячиками.

— Лимонад забыли, — верещал Димка и хохотал что было сил.

— Ты поклониться не успел. Но, всё равно, твой мир тебя признала, — прокричал я в ответ, тоже радуясь, словно ребёнок.

Нас приземлило к родникам, бившим из земли, как раз над тем местом, где была низина или балка, как у нас называют такие места, где должен был быть пруд.

— Смотри. Наш лимонад, — изумился полноправный напарник и указал на ручеёк, вытекавший из родников.

Я увидел три наши бомбы, охлаждавшиеся в прозрачной водичке.

— Переживал, что пить захотим, а тут родники, — удивился я простому объяснению появления пруда в родном мире.

— Дала-кай. Дала-кай! — раскричался кто-то в камышах, окружавших ручеёк.

— Что долакать? — не понял я.

— Дала-кай, — повторил мужичок в засаленной одёжке, достававшей до земли, и вышел из камышей к нам.

— Русский понимаешь? — спросил я Далакая, нисколько не удивившись его появлению.

— Бикмеюшка всё понимает. Дала-кай, — то ли о себе сказал мужичок, то ли о своём невидимом дружке.

— Какая Бикмеюшка? — уточнил Димка.

— Такая-сякая. Моя Бикмеюшка. Твоя Дала-кай, — ответил мужичок и указал на нас пальцем.

— Дала-кай, дала-кай. Кого хочешь дала-кай, — передразнил мужичка младший напарник.

— Пить хочет или обзывается? — задумался я вслух.

— Подарить ему бутылку? — сжалился над Бикмеюшкой Димка.

— Дала-кай. Дала-кай, — закивал мужичок Димке.

— Как ты говоришь? — переспросил я, задумавшись над непонятным словом. — Дала-кай. Кай-дала. Во. Кай-дала, а не Дала-кай, — озарило меня, наконец.

— Кай-дала, — сразу же согласился Бикмеюшка.

— Дари ему бутылку, — разрешил я.

— Ситро? — спросил Димка, и тут же решил сам: — Ситро.

— Бикмеюшка, запомни, — обратился я к незваному гостю. — Вот тут дамбу насыпать надо. Воды много соберётся, а лишняя вытекать по балке будет. Баранов будешь поить и рыбу ловить, когда заведётся и размножится. Назовёшь этот пруд Кайдалами. Всё понял?

— Кай-дала, — согласился Бикмеюшка, получив газированную взятку.

— Погнали отсюда, — сказал я напарнику и пошагал в сторону Змеиной горы, не простившись с мужичком в засаленном балахоне.

Димка побежал впереди меня, радостно перепрыгивая кусты засыхавшего бурьяна, а Бикмеюшка, оставшись у ручейка, продолжал кричать нам вслед новенькое словечко «Кай-дала».

* * *

— Поздравляю с началом посредничества, — торжественно приветствовал я Димку, когда отошёл подальше от камышей. — Теперь ты полноправный представитель нашей тайной службы.

— Спасибо, Васильевич, — поблагодарил меня младший коллега. — Что бы я без тебя делал?

— Уж точно не дирижабли, — понадеялся я. — Теперь можешь сам просить мир о нашем возвращении.

И Димка, нисколько не обидевшись на дирижабли, скомандовал:

— Включить сверхзвук.

Нас снова подхватило и понесло, словно пульки, и всё повторилось, только в обратной последовательности. Напарник уже отбомбился своим ситро, а я продолжал изображать бомбардировщик, всё ещё держа в руках бутылки с газировкой.

— Ты её видишь? — спросил младший самолётик.

— Кого?

— Опять девчушка меня пальчиком манит.

— Значит, нам одна дорога. Значит, нам туда дорога! В кра-а-асную норку. Девчушка нас зовё-от! — переделал я, неожиданно вспомнившуюся песню Утёсова.

— Это в станице? Вернее, в Закубанье? — исправился Димка.

— Какая разница станица или Закубанье? — рассмеялся я его заморочкам по поводу именования мест.

— Совсем ничего не понимаешь? — неожиданно расстроился он.

— Что понимать? Место ведь одно и то же.

— Место одно, конечно. Только станица – это женщина, а Закубанье не мужчина и не женщина. Не вашим, не нашим, чтобы не обидно было, — просветил он мою темноту в отношении названий.

— Если так ко всему относиться… Сойдёт и Закубанье, — решил я не вторгаться на территорию враждующих названий.

Мы полетели дальше, насупившись друг на дружку, и растеряли торжественность момента.

— Не туда рулишь, — заподозрил я неладное. — Вон, за тем лесом Закубанье.

— Рулю, куда девчушка просит, — огрызнулся напарник.

Я отмахнулся от новоиспечённого посредника и задумался, куда нас пригласила Стихия, если не в станицу и не в красную норку.

— Крест. Ей богу, крест! — заорал благим матом Димка и вошёл в штопор, собираясь вот-вот разбиться об один из бугров Фортштадта.

Я тоже увидел огромный восьмиконечный крест тёмно-малинового цвета, лежавший на холме, на который бесстрашно пикировал младший самолёт.

Потом, пока Димка скакал по засохшей и выгоревшей траве, по свежему холмику из ракушки, который был рядом с крестом длиной в тридцать три шага взрослого меня. Причём, широких шага. Я всё обошёл, проверил, пощупал, удостоверившись, что такую работу не могли выполнить станичники всего за одну ночь.

«Во-первых, никак не могли. Во-вторых, древесина у креста точно нездешняя. В-третьих, работа уж больно ювелирная. Если прибавить трубу из неизвестного металла длиной не менее пяти метров, в которую крест врос нижним концом, я бы сказал, что его