Сага о Головастике. Изумрудный Армавир - Александр Нерей
«Где же его фальшивое плацебо? — задумался я, не увидев на столе ничего незнакомого. — Обещал же принести. Может, запамятовал? А папку он туда на Байке Давидовиче возил, или мирным способом?»
— Не тяни. Начинай! — потребовал папка, и я, отложив пирожок с картошкой, начал.
Меня в очередной раз прорвало. Вещал, как заправский рассказчик анекдотов и небывальщины. Фантазия и реальность сплелись в моей голове воедино, но я при этом оставался серьёзным, чем вызывал у семьи громкий и благодарный смех.
Даже Сергей вырвался из маминых объятий и вскарабкался на мои суперменские колени, возможно, чтобы получше разобраться в историях о бравом синем мальчишке, которому в поисках несметных китайских сокровищ пришлось пересечь целый океан.
А начал я свой рассказ с краткого экскурса о мировых возможностях, о полётах, о временном взрослении с переодеваниями и огненно-снежными диалогами. Потом приступил к сверхзвуковому заокеанскому перелёту. Все слушали, затаив дыханье. Я оказался в центре внимания, при этом не растерялся и не застеснялся, что на меня было не похоже. Конечно, с чужими людьми я уже бывал в такой ситуации, но с семьёй, с родными для меня людьми, это было впервые.
«Точно сегодня без кольчуги», — думал я, а сам повествовал об Эквадоре и его путче, о Колумбийской стране и её нерадивых экспортёрах бананов. Потом подробно объяснял о способах длительного хранения бананов в трюмах пароходов и об их моментальном дозревании.
— Представляете, газ какой-то внутри нашего белого налива. От него все иноземные фрукты враз переспевают. А в «Виннере» их тысячи тонн. Чтобы всё не испортилось, экипаж принял решение избавиться от газированных эквадорских бананов.
А я с миром сложил их на тележку и отослал домой. Вернее, мир сам их собрал и меня, неразумного, носом в них ткнул. Потом, конечно, я поблагодарил интернациональный панамский экипаж. Заодно всё о бананах узнал. Сомневался, с чего это они ими в воду кидаются?
После всего этого мир меня в Америку отправил. Я ещё кочевряжился. Не хотел туда добираться. Пришлось ему проявить характер. Заставить вашего неслуха в синем костюме и на коньках кататься, как Иисус наш пешком по воде, и верхом на Змее Горыныче летать, и на дно морское нырять.
Я-то, нпо наивности, думал, что ему уже нечем меня удивить. Но куда там! Так удивил, что мой красный плащ побледнел. И не только меня. Китайских американцев из снежно-огненного пулемёта покосил и пожёг, как негодных элементов. Правда, вначале мы с ним начеканили не одну тысячу заморских долларов. Чтобы они не думали, что в Армавире скупердяи живут. Засыпали весь магазин вот такими талерами чуть ли не по щиколотку. Пусть пережёвывают. Не жалко.
Нащупав в плавках блестящий американский доллар 1972 года, я протянул его всем желающим на обозрение. Смешки ненадолго затихли, и инициатива перешла к Николаю.
— Вот он какой. Взаправду начеканил таких? Много тысяч? А за сколько раздваиваний? — уточнил дядька.
— В том-то и дело, что за одно-единственное. Фонтаны из ладоней! И почти безболезненно. Мир же сам инициативу проявил. Там тоже мальчишка сироткой оказался. Так мы его семейству помогли с коммерцией. За это получили неизвестные продуктовые подарки. В пещере сейчас. На хранении.
— А я, кажется, знаю этого китайца. Имя его знаю, — заявил Угодник. — Посе-Муто Хосю-Пити. Ха-ха-ха!
Все рассмеялись над его шуткой, а я уточнил:
— Это пародия на японское имя. А моего Подарком звали. По-китайски Ли-У, а по-английски Джимми. Ли-У – и есть что-то вроде подарка. Его так родной папка назвал. Потом он погиб.
Так вот. Я с этим Подарком и так, и сяк, а он всё одно на Горыныче кататься хочет. Я ему объясняю, что змей у меня не китайский, а нормальный, русский и к тому же трёхглавый, а ему всё равно. Пришлось мир просить о перевоплощении в хрустальное чудище о трёх головах и наводить в Чайна-Тауне шорох. Ну, чтобы ребёнка уважить. Так он и Подарка, и дядьку его на горб закинул и айда нырять по Аппер-бэю. Залив океанский так называется. До самого Брайтона донырнул. Какую-то рыбину по пути поймал, но доставил-таки всех на пляж и отпустил невредимыми.
А я всё это время рядом порхал в гордом одиночестве. Контролировал всё. И миром нашим гордился. Потом, хлоп! И я уже с претензиями к нему за скоростное возвращение домой. Чуть об Фортштадт меня не расплющил. Но потом сразу же его простил…
Глава 15. Семейная катавасия
Я закончил краткий обзор послеобеденных подвигов, а мои домочадцы только-только во вкус вошли. Угодник подливал в стопочки, и все угощались и отдыхали. Все, кроме меня. Мне так и не дали поужинать по-человечески. Наверно, из-за того, что всё ещё оставался в неуместном карнавальном костюме заморского героя-спасателя.
— А сейчас начинаем литературные игры, — весело объявил Николай, но голос у него дрогнул.
— Не знаю таких, — заявил папка.
— Никто не знает, — повинилась за всех мама.
— Зато Сашка наш знает, — кивнул в мою сторону дядька.
— Что-то я о таком не помню, — открестился я от неизвестной, да ещё и играющей литературы.
— Бьюсь об заклад, знаешь. Проверим? Мы уже с тобой один раз играли, — настаивал Николай.
— Поконкретнее, можно? — вступил в нашу свару слегка захмелевший родитель.
— Поконкретней? Получите. Я начинаю, а кто продолжение знает, тот и продолжает.
— Что продолжает? — решила и мама разузнать об играх с литературой.
— Верблюд, когда ты стал горбат? — выдал Николай, вместо объяснений.
— О-о! Это длинная история, — вырвалось у меня, незнамо откуда.
— И всё же, всё же, всё же, — продолжил Угодник.
— Когда я Бога попросил, чтоб был ни на кого я не похожим, — закончил я короткое подобие четверостишия.
— Даёте! — подивился папка.
— Молодцы, — похвалила нас мама. — Оригинально и поучительно.
— У нас ещё мешок таких имеется. Продолжаем? Там хоть и не в рифму бывает, зато не менее интересно, чем у самого Омар Хайяма, — раззадорился дядя Николай.
— Если честно, толком не знаю, откуда всё это во мне… — начал я оправдываться, но меня прервали на полуслове.
— Погодь-погодь. До сольных выступлений мы чуть позже доберёмся. А сейчас про мудрость, — перебил меня Угодник и начал:
