Сага о Головастике. Изумрудный Армавир - Александр Нерей
— Друзья, коль соблюсти приметы эти, прибавив всего лишь два рога, мудрее моего козла вам не найти на свете, а он живёт в сарае за порогом, — по-стариковски выговорил я совершенно незнакомые строки.
Что тут началось! Все не просто засмеялись, все до слёз захохотали. Будто это не стишок был в нашем с Угодником исполнении, а живое выступление знаменитых Тарапунько и Штепселя. Больше всех смеялся сам Угодник. Слёзы так и текли из его глаз, но он не обращал на них никакого внимания.
На одно мгновение мне даже показалось, что это мы всей семьёй излучали из себя тот самый негасимый свет добра и жизни, который я сегодня ожидал от Угодника. Да так ярко светили, что у него слёзы из глаз! Будто бы он сидел под нашими лучами и не просто оттаивал, как он говорил, а впитывал наш свет. Заряжался им. Заполнял всего себя, чтобы потом самому раздавать его людям. Но это видение длилось не больше мгновения.
— Расскажи нам про товарищескую клешню. Про отшельника. А я пока с братом посмеюсь от души, — попросил он меня неизвестно о чём и продолжил улыбаться сквозь слёзы.
— Только начни сам, а я сразу вспомню и продолжу, — пообещал я, а у самого от нашей катавасии из смеха и слёз на душе совсем не аленькие цветочки расцвели.
— Отшельник-рак всю жизнь прожил в пруду, — выдал начало Николай, еле-еле успокоившись.
А я тотчас вспомнил стих об отшельнике, но сразу продолжать его не стал, а дождался, пока Угодник нальёт ещё по одной стопочке, пока всё пригубят стаканчики, пока закусят, а только потом начал его с самого начала.
— Отшельник-рак всю жизнь прожил в пруду. Воды он не мутил, привычен был к труду. Супруги не имел и дружбы не водил, и редко по ночам на берег выходил. Но вот, под старость, он решил жениться. Кого же в жёны брать, никак не мог решиться. Одна толста, другая холодна, а третья, непременно, уж чья-нибудь жена. Вот так он в поисках по дну бродил, пока однажды в раколовку угодил. Взмолился старый, закричал: «Спасите! Ведь друг ваш и сосед в беду попал!» Но сколько не кричал он: «Помогите!»
— Клешни никто из раков не подал, — не утерпел и выдал Николай последнюю строчку. — Браво, Александр. Браво!
— Ты у нас, оказывается, талант, — удивился папка, но захлопал в ладоши так, будто это я сам написал стишки и басни о верблюдах, козлах и раках.
— Он когда со своим Мишкой Косолапым по телевизору выступил, мне все девчонки на фабрике так и сказали: «Твой сынок артист», — припомнила мама ещё один наш семейный анекдот.
Фактически я тогда крупно опозорился. Забыл слова детского стишка, но зато скорчил такую умилявшую рожицу, что все телезрители подумали, будто это так Мишка обиделся на свою шишку, которая отскочила ему по лбу. Слава Богу, моя амнезия оказалась короткой, и я нашёл в себе силы закончить ясельное стихотворение.
Вот и в тот вечер с Угодником в качестве душевного гостя над моей головой сгустились грозовые тучи Косолапого Мишки, с которым я потом выступал по десять раз кряду, стоя на табурете, перед близкими и дальними родственниками на совместных пьянках и гулянках, на армейских проводах и встречах, на свадьбах и днях рождениях. В общем, я всем своим существом почуял, что и праздник Жабы-Дирижабы не обойдётся без этого, пришибленного шишкой, Михаила.
— Сейчас Санька нам пару солёных анекдотов… Взрослых анекдотов расскажет, а потом споём, — прозвучала из уст Угодника совсем не спасительная речь, на которую тайно надеялся.
— Может, лучше про Мишку? — взмолился я, потому, как перепугался неведомых, да ещё и взрослых, анекдотов.
— Потом про Мишку, — подвёл итог папка и показал рукой, чтобы вставал из-за стола и продолжал концерт по заявкам.
— Ну, вас! — отмахнулась мама и начала убирать со стола закуски, а выставлять десерты и фрукты, с бананами и пепси в том числе.
— Погодите. Они тоже рифмованные и никакой похабщины. Ха-ха-ха! — выдал себя с потрохами Николай. — Почти никакой, честно-честно.
— Лучше споём солдатскую. Я её в одном месте слышал, — решил я избежать недоразумений с анекдотами и напомнить Угоднику песню Закубанья из Кристалии, берущую за душу всех и каждого.
— Сперва дурачимся, а потом плачем. Порядок во всём должен быть, — упёрся дядька, а сам продолжал плакать.
— Тогда напомни, что там за анекдот, — согласился я, скрепя сердце.
— Там про худого мужичка. Про его физкультуру, — хитро подмигнул Николай.
В голове что-то щёлкнуло, и я начал очередной зарифмованный опус с непонятными взрослыми намёками:
— Мужик, с изрядно исхудавшею фигурой, бесстыдно вышел на балкон в трусах. Там начал заниматься физкультурой, прям у соседей и соседок на глазах. «Пусть видят все, что ты меня не кормишь», так начал он жену свою корить. «Так, может, и трусы ты тоже снимешь? Пусть видят все, за что тебя кормить», — выдал я с мужскими и женскими интонациями.
Что тут началось! Мамка не сдержалась и, пару раз кашлянув не открывая рта, выскочила сначала в другую комнату, а уже там и разразилась бесконечными хохочущими громами с молниями. Бабуля, надвинув на глаза белый платок, беззвучно затряслась, как отбойный молоточек. Папка хоть и соображал своим хмельным и дремавшим разумом дольше всех, зато потом распоясался так, что мне показалось, и дом заходил ходуном от его гогота.
Скромнее всех смеялся Угодник. Или потому, что уже слышал этот анекдот, или из-за того, что никогда не имел, и не будет иметь жены, которая могла бы выдать ему такую бесстыдную отповедь. Как бы там ни было, а я ужаснулся всему тому, что натворил коротким анекдотом и покрепче прижался к братишке Серёжке.
— Следующий, — распорядился Николай, когда все вокруг кое-как пришли в себя.
— Может, лучше про Мишку? — попытался я воспротивиться, соглашаясь даже на то, что в другой ситуации меня бы ни за какие коврижки не заставили сделать.
— Давайте не будем заставлять ребёнка, — вступилась за меня, вернувшаяся из грозы, мамка.
— На огонёк к попу зашла смазливая бабёнка, — вместо препирательств со всеми нами Угодник сам начал очередной зарифмованный анекдот.
Пришлось
