Сага о Головастике. Кристальный матриархат - Александр Нерей
— Погоди-погоди. Сейчас и с твоим рубероидом разберусь, — начал я о чём-то догадываться.
— А что такое рубероид? — безынтересно спросила Настя, расставляя гранёные стаканы в подстаканники и разливая в них чай.
— Просмоленный картон, чтобы крышу покрывать, — ответил ей, а сам дальше кумекал что к чему. — И тебя тоже спасать нужно. Сейчас чуток отдохну и дальше помчусь. Я уже близко. Уже на пороге…
— Почему вы такой грязный, товарищ инспектор? — спросила Настя, а я смутился и вернулся взглядом к замызганной школьной форме.
— С бедой вашей с утра воюю. Такого натерпелся, что ни в сказке сказать, ни топором нарубить.
— Может, умоетесь и переоденетесь? Я и барахло вам выдам. Всё одно, не помню, чтобы покойный муж такое носил. Так что, мне оно без надобности, — заявила беда, подняла с пола костыль и поковыляла в коридор.
— Что-то сейчас будет, — пообещал я себе, пытаясь осознать вертевшуюся в голове догадку. — Что-то сейчас пойму.
— Нате, — сказала Настя и швырнула в меня охапку брюк, рубашек и пиджаков.
Я подхватил упавшее на пол добро и пошёл искать, где можно переодеться.
— Вы куда? — рявкнула беда. — Марш в ванную. Вымойтесь сначала. Я воды натаскала, так что вам хватит.
Представив, как хромоногая тётка с костылём подмышкой таскает вёдра на пятый этаж, я ужаснулся и отворил указанную дверь в узенькую ванную с фаянсовым унитазом и огромной деревянной бочкой, на боку которой висел алюминиевый ковшик.
— Вот, оказывается, как проживают с удобствами, — позавидовал я владельцам квартир, а, вернее, пожалел их. — Это ещё кто такой? Ой…
Из настенного зеркала на меня исподлобья взирал незнакомый хмурый мужик лет тридцати с хвостиком. Лицо его было перепачкано сажей, взгляд ввалившихся глаз был уставшим, и, вдобавок ко всему, он являлся моим полным зеркальным отражением.
«Какой старый», — ужаснулся я, осознав, что это и есть «я», только тридцати трёх лет отроду, что вовсе не красавцем стану, когда доживу до такого преклонного возраста.
— Закрываться нужно, — толкнула меня Настя и ввалилась в ванную, — Вот бельё и полотенце.
Вдова ушла, а я сразу же заперся на шпингалет и начал разбор несуразностей, которые случились со мной в Кристалии. Когда снял ненавистную школьную форму, которая вместе со мной «повзрослела» и увеличилась в размерах, вслух подумал:
— Разве в мороке можно изгваздаться по-настоящему? Или меня взаправду целый день расстреливали и маслом поджигали? Ещё утром форма была новенькая со всеми пуговицами. Точно на инспектора был похож. Значит бабка в Маринии не была слепой?
Я разделся и брезгливо скомкал, вонявшую дымом и мусором, безнадёжно испорченную, форму. Подозрительно покосившись на предложенную одежду покойного мужа, снова глянул в зеркало и спросил отражение:
— Это одевать можно? Никто не обидится?
Отражение заблестело глазами, давая понять, что мне сейчас меньше всего нужно переживать о таких мелочах, как вещи с чужого плеча.
— Чего тогда лыбимся? — подыграл себе, припомнив другое отражение, глядевшее на меня в мороке из второго пляжа, и отшатнулся от зеркала. — Там тоже я был? Только ещё старше? Во дела. Что же это за мороки, если в них уши с задницами краснеют, одежда пачкается стекловатой и маслом, а чужие рожи становятся своими собственными? — разговаривал я с собой, а сам намыливал незнакомое, заросшее чужими волосами упитанное тело, на которое старался поменьше смотреть.
Закончив процедуры, ополоснулся из ковшика, пофыркал от освежившей воды и вышагнул из оцинкованного таза. Полотенце спасительно согрело начавшее дрожать тело, а мысли вернулись к тому с чего началось прозрение на тему мирового промаха с бедой.
— Если к одному старшему миру приклеена пара миров помладше, а в нём случается беда, то и в двух последующих такое же несчастье возможно. Если Настя, выпрыгивая в наш одиннадцатый, затолкала вот эту Настю из соседнего мира в свой. Тогда сразу в трёх мирах беда. Если так, значит в Татисии Настя из Кристалии, в Кристалии Настя из Ливадии, а в Ливадии никого нет, потому что Настя из Татисия умерла.
Я оделся в первое что попало под руку и вышагнул из ванной. Быстрым шагом, пока взбодрённое прохладой тело снова не ослабло от усталости, вошёл на кухню. Здесь сидела и Настя из Ливадии (по моему предположению), и Димка из Кристалии.
— Здравствуй, Димка, — нарочито жизнерадостно поздоровался я с перепуганным мальчуганом. — Как жизнь-малина? Что, брат, эта мамка тебе не подходит? Сейчас всё исправим. Мигом обменяем её на твою настоящую.
Димка пригнул голову ниже покрытого скатертью стола, где продолжил теребить пирожок, но ничего не ответил.
— Он не разговаривает? — обратился я к Ливадийской.
— Сказали, что ему скоро пять, почти как Дарье, только разговаривать со мной он не хочет, — пожаловалась Настя.
— Пошли в коридор. Дело есть, — скомандовал я и, взяв в руки букет, вышагнул из кухни.
— Что ещё? — перепугалась Настя, но похромала следом.
— Побожись, что усыновишь Димку, если не успею всё исправить, и его мамка помрёт в чужедальней стороне, — выдвинул ей ультиматум.
— А Даша? — заморгала Ливадийская, готовая вот-вот залиться горючими слезами.
— За неё не беспокойся. Жива она и здорова. Обещаю её найти не сегодня, так завтра точно. Только вот, с бедой своей возможно не успею справиться. Так что, божись, тебе говорят! — потребовал я тоном, не допускавшим возражений. — И пусть мне всего десять лет, я за все ваши злоключения в ответе.
— Так ты ангел? — всхлипнула беда и повалилась на колени.
— Язык прикуси. Я живой. Или… Точно живой. Только что умывался. Божись или не верну тебе дочку, — настоял я на обещании.
— Богородицей тебя молю! Верни мне доченьку Дашу. Обещаю любить Димку, как божьего сыночка. Только верни-и… — зарыдала ополоумевшая Настя.
— Снова влип, — коротко упрекнул я себя и повернулся уходить. — Если быстро обернусь, ты мне двери откроешь? На улице уже стемнело, а я... не ночной инспектор.
— Открою-у! — всхлипами пообещала Ливадийская, и я как ошпаренный выскочил из квартиры.
* * *
