Смерть и прочие неприятности. Opus 2 (СИ) - Сафонова Евгения

— Снова? — в равнодушном недоумении повторила она. — Зачем тебе это? Ты видел записи Берндетта. Магов, лицезревших призыв своими глазами. Рунная формула, заученная тобой, ровно та, что чертил…

— Мне не слишком нравится чертить знаки, смысла которых я не знаю.

Айрес вздохнула с терпением человека, ведущего подобный разговор далеко в первый раз.

— Уэрти, ты не хуже меня знаешь, что это бесполезно, — изрекла она с материнской мягкостью. — Дневники Берндетта, что он вел в процессе изобретения ритуала, сгорели в Великом пожаре. Хвала богам, что он записал формулу призыва в другие свои труды. Жаль, что мы не знаем точного значения изобретенных им рун, но то всего-навсего пара знаков. Сколько раз ты уже пытался их расшифровать?

— До призыва еще есть время. А если я буду точно знать смысл каждого начертанного символа, это повысит шансы провести все успешно.

— Ты и так проведешь все успешно. — Движением, подтверждавшим ее бесконечную уверенность в истинности этих слов, Айрес положила ладонь племяннику на плечо. — Если, конечно, твоя голова не будет в тот момент забита чем-то другим. — Длинные, безупречно обточенные ноготки чуть вонзились в красный бархат его выходной куртки. — Помни: для призывающего не должно быть ничего важнее предстоящей встречи со Жнецом.

— Я помню.

— Это не пустые слова, Уэрт. Ты должен желать этого всей душой. Жнеца — и никого другого.

— Поверь, это последнее, о чем тебе стоит беспокоиться. — Голос наследника престола посеребрил холод. — Я слишком долго к этому шел, чтобы что-либо могло мне помешать.

Королева улыбнулась снова: почти заискивающе.

— До меня дошли слухи, что дракон с твоих земель покидал Пустошь, — прежде чем опустить руку, внезапно сказала она.

В том, как Герберт нахмурил брови, даже Айрес тирин Тибель смогла бы прочесть одно лишь восхитительно естественное удивление.

— Странно. До весенних танцев еще далеко, — рассеянно заметил он. — Быть может, у него нашлись другие дела в горах. Или он просто решил поохотиться подальше от логова. А к чему…

— Дракона видели в небе над Хельмом, — деликатно возразила Айрес. — Было бы очень неприятно, если бы он решил взяться за старое.

— Не беспокойся. Если он начнет приносить неприятности тем, кто живет под моей защитой, я об этом позабочусь.

Холод в голосе Герберта теперь скрывал под своей льдистой кромкой железо, но королева качнула головой.

— После первой же неприятности в народе начнет зреть недовольство. Еще большее, нежели сейчас. Это может стать искрой, с которой начнется пожар восстания, а оно нам с тобой сейчас нужно меньше всего. — Крепко обняв племянника за плечи, Айрес прикрыла глаза. — Пойдем. Хочу кое-что тебе показать.

Герберт не закрыл глаз даже в те головокружительные мгновения, что магия несла их сквозь пространство. Не дрогнув, не пошатнувшись, он приземлился на занесенной снегом брусчатке.

Не дрогнув, позволил королеве отступить на шаг — открывая ему обзор на все, что оказалось перед ним.

— Это давно следовало сделать. Я сочла такую дату… и все прочие обстоятельства… хорошим поводом наконец решиться. — Айрес сжала ладонь, и над ней вспыхнул шарик белого света. Мерцая, он взлетел над их головами; мороз студил воздух, но королева, укрытая лишь светлым бархатом закрытого платья да жемчужным блеском бисерной россыпи на юбке, не дрожала. — Я думала позвать тебя. Затем решила, что так будет лучше. В одиночку одолеть ее было нелегко, но я не могла рисковать твоей безопасностью… не перед тем, что вскоре тебе предстоит.

Снежинки белыми искрами падали на ее темные волосы, заново присыпали тонкую корочку льда на брусчатке: точно не так давно весь снег на ней растопило чье-то яростное пламя, но затем вода успела застыть. Снежинки падали и на камни, усыпавшие двор драконьего замка, и на то, что лежало поверх них.

На зеленую чешую, под которой больше не сиял золотой огонь.

— Она еще и наседкой была, представляешь? — заметила королева с благостным весельем. — Яйца я уничтожила, конечно. Так что можешь порадовать жителей Шейна, что единолично сразил чудище, досаждавшее им шесть сотен лет. Хочу, чтобы это считали твоим подвигом… В конце концов, твои победы — это и мои победы. А звание драконоборца — отличный подарок, как по мне.

Герберт долго вглядывался в янтарное стекло замершего, замутненного корочкой наледи драконьего глаза.

— О боги, — наконец слабо произнес он.

Айрес засмеялась, вполне удовлетворенная реакцией. Отвернулась, оставляя за спиной тело драконицы — высокий темный холм, потихоньку заносимый снегом.

Сердечно обняла своего оторопело застывшего наследника.

— Пора назад. Не то замерзнешь. — Айрес тирин Тибель ласково поцеловала висок под бледно-золотыми прядями, вздыбленными холодом воздуха — и в миг заледеневшей крови. — С наречением, дорогой.

Глава 7. Affettuoso

(*прим.: Affettuoso — очень нежно, мягко, томно, страстно, порывисто (муз.)

Эльен заглянул в «детскую», когда последнее нежное ре «Размышления» Массне еще не истаяло в жарком блеске рассыпанного по полу золота.

Ре-мажорная тоника, отстраненно думала Ева, широко и бережно ведя смычок в завершающем движении. Забавно. Ре-мажор звучит в их маленькой сокровищнице — тональность золота для синестетика Скрябина, тональность, в которой старый Барон из «Скупого рыцаря» Рахманинова любовался своими драгоценностями…

— Урок танцев, лиоретта, — мягко напомнил призрак, когда в тишине можно было расслышать лишь потрескивание негаснущего огня.

Ева покорно поднялась со стула. Уложив Дерозе в футляр, погладила на прощание яйцо.

— Я вернусь, — зачем-то сказала она, прежде чем вскинуть футляр на плечо и выйти, плотно прикрыв за собою дверь.

Герберт сказал, что если держать яйцо в нужных условиях, маленький дракончик вылупится и без матери. Слабое, но все-таки утешение. Которое не помешало Еве впасть во вторую за два дня истерику, когда некромант принес весть о гибели Гертруды.

Она сама удивилась, как эта весть выбила ее из колеи. Казалось бы, она знала драконицу всего ничего. И за это «ничего», как выяснилось, успела так к ней прикипеть, что когда схлынула первая постыдная эмоция — облегчение от того, что формулировка клятвы не утянула Герберта следом, — расплакалась и самозабвенно наорала на некроманта. Крича, что это их вина, что она знала, что он не подумал…

Тот даже не отпирался. Стоял, опустив руки, опустив голову, такой покорный, что Еве тут же стало стыдно.

«Я виноват, — тихо возразил Герберт, когда девушка кинулась его обнимать: бормоча слова извинения, твердя, что он ни в чем виноват. — И я искуплю вину. Исправлю то, что еще могу».

Что ж, если они помогут единственному уцелевшему детенышу Гертруды появиться на свет и вырасти дракончиком, который однажды благополучно расправит крылья и взлетит в зовущее его небо — наверное, это и правда немножко искупит их вину. Так что боль Ева топила в занятиях, до изнеможения отрабатывая двадцать четвертый каприс Паганини: она загорелась сыграть виолончельное переложение с тех пор, как впервые услышала его в исполнении Йо-Йо Ма. Дома она пару раз едва не переигрывала руки, заучивая вечно фальшивящее пиццикато в девятой вариации или проклятые децимы в шестой, но здесь всегда холодные мышцы даже не уставали.

Потом, дозанимавшись в своей комнате до ощущения, что пальцы вот-вот начнут кровить, растворив всю тоску в отупелости утомления, Ева шла в «детскую» маленького дракончика. Надеясь, что песни Дерозе могут хоть немного заменить те песни, что он уже никогда не услышит от мамы. О том, что маму он больше никогда не услышит, Ева ему рассказывать не стала. Плакать в обнимку с яйцом тоже, хотя очень хотелось.

Оставалось надеяться, что он еще слишком маленький, чтобы слышать истину в сердцах, как Гертруда. Прорваться в музыке Ева этой истине не позволяла.

Следом за призраком возвращаясь в спальню, девушка уставилась в окно. На дворе медленно гас день, но в еще голубом небе висела вторая луна, бледно-розовая и прозрачная, как истончившийся леденец.