Евгения Сафонова - Ми

Евгения Сафонова

Ми

Вечная призрачная встречнаяСможет уберечь меня —Обыденный сюжет всех религий…

Я встретил Ми, когда мне было двадцать один. В самый обычный зимний вечер. В самый обычный рабочий день.

— Простите, не подскажете?..

Девичий голосок — тонкий и мягкий, как струна, тронутая флажолетом — задал вопрос, который я слышал по меньшей мере десять раз на дню: должность консультанта в музыкальном магазине обязывала. Я обернулся — и тогда впервые увидел её.

Она казалась девчонкой, едва-едва повзрослевшей. Волосы — кленовый мёд, глаза — серебряное сияние утренней росы, лицо — нерешительный ангел с рождественской открытки. Джинсы, какая-то светлая куртка. Холщовая сумка на плече, кажется. Тогда я особо не обратил внимания.

Она протягивала мне два компакт-диска.

— Добрый вечер. Что интересует?

— Простите, я тут в сомнениях… Может, поможете их разрешить?

— Спрашивайте.

— Чьё исполнение посоветуете: Когана или Ойстраха?

— Хм… концерт Брамса? На мой взгляд, Коган звучит лучше, — я легонько щёлкнул пальцем по нужной обложке. — Хотя тут дело вкуса.

— Его и возьму, — она просияла, будто подарок получила. — Спасибо!

— Обращайтесь.

Из-под светлых ресниц блеснуло любопытство:

— А вы ведь Борис Рахманов?

— Э… да, — странно, на бедже значилось только имя. — Откуда вы знаете?

— Я следила за тем конкурсом Королевы Елизаветы, где вы взяли гран-при.

— А, — я машинально поправил очки, и голос мой прозвучал с глухой невыразительностью струны под сурдиной. — Да, было дело.

— Значит, подрабатываете? А я думала, что скрипач такого уровня уже поспешил покинуть нашу варварскую страну.

— Не сложилось, — я выдавил улыбку скорее из профессиональной вежливости.

— Ну и хорошо, — девчонка улыбнулась в ответ с ослепительной приветливостью. — Простите за назойливость. До свидания!

Притаившись среди роялей у оконной витрины, из-за прикрытия яшмовой крышки элитного «Стейнвея» я следил за девчонкой, пока она не расплатилась и не вышла из зала. Зачем — сам не знал: уж точно не подозревал в преступных намерениях. Но следил.

Не могу сказать, что вечером уже и думать о ней забыл: чем-то она для меня выделилась из толпы. Но утром я точно о ней не вспомнил. А вспомнил, лишь когда через день снова услышал за спиной знакомое флажолетное «простите, не подскажете?..».

— Добрый вечер. О чём сомневаетесь на этот раз?

— А, так вы меня запомнили! — девчонка вновь просияла. — У меня… вот.

— Скрипичные партиты Баха?

— Ага. Грюмьо или Коган?

— Я поклонник Когана, так что всегда буду на его стороне. Но исполнение Грюмьо тоже весьма интересно. Оригинально, романтично, человечно и при этом не пошло.

— Хм… может, взять оба?

— Это был бы наилучший вариант. Сами решите, что вам больше нравится. И я советую это отнюдь не из соображений дополнительной выручки.

— Я знаю, — весело ответила она. — Спасибо!

Она вернулась через два дня; и в тот момент, когда в дальнем конце зала мелькнула знакомая светлая куртка, я поймал себя на странной мысли, что ждал её.

— Здравствуйте! — она направилась прямо ко мне, улыбаясь тепло и свободно, словно старому другу. — А Коган мне действительно понравился больше!

— Всегда рад помочь.

— Это хорошо. А то я как раз хотела спросить, есть ли у вас Тартини.

— У вас прямо-таки неуёмный аппетит…

И она хихикнула: коротко, весело и очень музыкально.

А потом были Моцарт и Бетховен, и Вивальди, и Корелли, и снова Моцарт — и я уже не удивлялся тому, что начинаю тревожиться, если она не заглядывает в магазин дольше пары дней. Странная девчонка, связавшая меня странными отношениями, где мне даже имя её неизвестно. Коллеги отпускали подколки, намёки, шутки в духе «хоть бы телефончик стрельнул» — а мне было всё равно. Я не решался ничего менять.

Я бы так и не решился, если бы не случай. Тоже самый обычный.

Она вбежала в магазин перед самым закрытием: я еле-еле успел отыскать на полках нужного ей Сен-Санса. И так получилось, что в промозглый февральский холод мы вышли вместе, а потом выяснили, что идти нам в одну сторону: мне до метро, ей домой.

Как сейчас помню фонари, плывущие в метели, машины, чихающие выхлопом в мёртвой снегопадной пробке на Садовом, злой ветер, змеёй ползущий под одежду… и ту автобусную остановку, где она вдруг всплеснула руками и без крика, без стона упала.

— Ой, — только и сказала тихо, когда я помог ей встать. — Простите, я такая неуклюжая…

— Ничего подобного, просто гололёд под снегом — опасная штука. Всё в порядке?

— Думаю, да, — она сделала шаг — и снова упала бы, если бы я не поддержал. — Ой…

— Что такое?

— Нога…

— Вот что, я вас доведу до дома, а там вызовете врача.

— Да ладно, тут недалеко, я…

— Раз недалеко, то тем более. Много времени не потеряю, — я согнулся в подобии поклона. — Обопритесь на меня. Держитесь за шею. Куда идти?

Она жила в невысоком старом доме, в одном из тех тихих переулочных двориков в самом центре, где ещё дышала старая Москва: здесь не слышен был шум городской суеты, лишь снег шелестел да скрипели под ветром качели на детской площадке. Дотащив девчонку до третьего этажа, я взял у неё ключи и открыл деревянную дверь с облупленной краской.

Нас встретила тишина. В квартире было темно.

— Когда ваши родители вернутся? — я щёлкнул выключателем и усадил её на пуфик.

— Я одна живу…

И тут я посмотрел в её лицо. И впервые за этот вечер хорошенько её разглядел.

— Вам плохо?!

— Нет…

Она казалась совершенно больной. Бледнющая, губы сухие, глаза красные… И голос — несчастный-несчастный.

— Вы ложитесь, а я вызову «Скорую», — я помог ей снять сапожки. — Может, чаю сделать?

— Не надо «Скорую». А чай можно.

— Ну что вы как маленькая, вы же…

— Не надо!

Я взглянул в её затуманенные мольбой глаза — и кивнул:

— Не надо, так не надо. Давайте я вас до кровати провожу, хорошо?

Я уложил её на постель, заваленную мягкими игрушками, и накрыл пёстрым пледом.

— Вот и лежите. А я сейчас чаю сделаю и принесу, — выйду в подъезд и вызову медиков, говорил я про себя. — Что-нибудь ещё?

— Да, — она посмотрела на музыкальный центр, приткнувшийся на столе в углу. — Поставьте Сен-Санса.

— Нового? Ладно, — я быстро распечатал диск и вставил в привод. Щёлк, щёлк, пара кнопок — и из динамиков зазвучали знакомые до колик оркестровые аккорды «Интродукции», а затем нервный, вдохновенный голос солирующей скрипки: мии-ля… мии, ля-до-ми фаа-до…

— Спасибо!

— Я за чаем, — вышел и, быстро сориентировавшись в маленькой квартирке, направился на кухню.

Чайник нашёлся легко: старомодный, со свистком. Я поставил его на возмутительно чистую плиту, после чего, поразмыслив, открыл холодильник. Нехорошо, конечно, лазать по чужим холодильникам, но я помнил, что больным нужно много пить, и желательно чая, и желательно с малиновым вареньем. Или с мёдом. Или с мёдом и лимоном.

В холодильнике я надеялся разыскать хоть что-то из немногочисленных вкусных средств народной медицины, но я их не нашёл. Более того — я не нашёл ничего.

Какое-то время я тупо разглядывал пустые решётчатые полки. Потом окинул взглядом уютную кухоньку с дубовой мебелью в стиле кантри.

Под капризный смех скрипки, летящий из-за закрытой двери спальни, я облазил все шкафы — пока не убедился в том, что, кроме чая шести сортов, в квартире нет ни крошки съестного.

Бедной девочке не на что купить даже хлеба? Но она не похожа не нищенку, отнюдь, и… на диски-то денег хватает…

Не зная, что и думать, я вернулся в комнату — и замер на пороге.

Девчонка сидела на кровати, поджав ноги под себя, покачивая головой в такт Хейфецу и вскинув улыбчивое лицо к потолку. Я не видел её глаз, затенённых опущенными ресницами, но видел, что от бледности её не осталось и следа.

— А, вернулись! — она обратила на меня ясный росистый взгляд. — Чайник ещё не вскипел?

— Не… нет. Вы… вам лучше?

— Можно и на «ты». Вы видели холодильник, да?

Я молчал. Говорить было нечего: оставалось только ждать объяснений.

— Бо… Можно я буду называть вас так?

Я дёрнул плечом. Бо так Бо. В данный момент меня это волновало в последнюю очередь.

— Бо, мне не нужна «Скорая», — она встала и подошла ко мне: от её хромоты не осталось и следа. — Мне не нужна еда. Мне нужна только музыка. Я живу ею… в прямом смысле этих слов.

Я молча смотрел на неё сверху вниз. Логично было бы думать, что меня разыгрывают — но откуда-то я знал, что это не так.