Требухашка. Рождение - Михаил Северный
Бананы всё не кончались, руки уже дрожали, и по спине изредка пробегали молнии боли, когда директор ушел и Толик прогулочным шагом подплыл ко мне и кряхтя взялся за ящик.
— Тяжело, да, Мишка? Пашем тут, а благодарности ноль. Про денежку я вообще не говорю, — продолжал стонать он, когда у меня зазвонил телефон.
— Эй! Ты куда? — Забеспокоился дед, когда я отцепился от ящика с польскими яблоками и отошел в сторону. Витька звонил. Что-то не так.
* * *
Витька очень редко звонит. Разговор по телефону превращается в пытку как для собеседника, так и для него. И я не издеваюсь над инвалидом, просто такова жизнь. Слушать его мычание и так тяжело, а по телефону он нервничает почему-то в десять раз больше и пока выговорит пару слов — уже забываешь о чём шла речь.
Поэтому да, если он звонит, то что-то явно случилось. Или полиция сейчас двери выбивает, или он уже на допросе, или маньяк в дверь ломится. А может просто кран прорвало и вода по лестничной клетке булькает. Но, конечно, я не догадался о настоящей причине.
Вот стенограмма:
Я — Алло!
Витя — п-п-п-п-п-п-п
Я — Привет, привет! Что случилось?
Витя — Миш-ш-ш-ш-ш-ш-ш
Я — Не тяни, я на работе. Что случилось?
Витя — Д-да. Ты-ты-ты-ты-ты
Даже мобильная связь смогла передать его напряжение и мучение. Давно друг таким не был. И он не напуган. Когда его мучили на работе и издевались добрые земляки, заикался парень совсем по-другому. Более громко, злобно, отчетливо. Буквы вылетали как камни из-под колёс автомобиля, а сейчас он заикался неумело и растеряно. Не знаю с чем и сравнить: будто что-то очень важное хотел сказать и не мог сформулировать.
Когда-то я так стоял у школьной доски и не мог рассказать про Бородинское сражение: вроде бы и читал целый вечер и понял всё, а как начать и в каком порядке рассказывать не знаю. А еще училка Марья Ивановна ждала с таким видом будто сейчас скажет: «Ну что, опять не готов?». А этот худощавый, воняющий папиросами парень сегодня подготовился вот только саркастический взгляд училки убивает его, режет по запястью бритвой. Как и насмешливые взгляды отличниц и безразличие взглядов друзей. Если бы я был Витькой, то не смог бы произнести ни слова. Да я и так не смог, сказал «Извините, я не готов» и сел на своё место. Больше попыток выучить историю в моей школьной жизни не наблюдалось. А теперь друг «нервничал» в трубку.
Я — Ты в опасности? Кто-то рядом с тобой?
Витя — Н-н-н-нет.
Я — Тогда расслабься, успокойся и рассказывай.
Толя — Мишка, ты идёшь? Я за двоих работать не буду!
Витя— Ме-ме-мешаю?
Я — Нет. Говори.
Толя — По телефону в рабочее время нельзя говорить, Мишка!
Витя — Те-те-те-те-те-ет.
Я — Успокойся и скажи нормально!
Витя — Вы-вы-ы.
Я — Сейчас брошу трубку, задрал!
Толя — Ты идешь? Мне тоже эти коробки не нужны. Сейчас брошу всё и домой пойду.
Я — Говоришь или трубку бросать?
Витька молчит и я слышу его дыхание. Вдох-выдох, вдох-выдох. Я тоже молчу, чтобы не сбить его настрой. Пусть успокоится, пусть расслабится. Дядя Толя рычит и смотрит угрожающе. Из склада выглядывает директор. Шофер свесился из кабины и тоже заинтересовался. Всем почему-то резко стали интересны мои телефонные дела. Витька собрался, и я уже понимаю, что сейчас он всё скажет чётко и без заиканий. Почти угадал.
— Т-требухашка вы-вылупился.
Глава 9
1.
Отпроситься с работы было делом пары минут. Старик-напарник хотел возмущаться, но вспомнил (не без помощи), как общался с директором, когда кое-кто другой работал. Он ещё хотел булькать, но, обидевшись на протянутый кулак с предложением его понюхать, затих и молча взялся за работу.
Директор развёл руками, но принял то, что «бывают непредвиденные ситуации, а если кого-то что-то не устраивает, то можно поискать грузчиков получше».
Как истинный поэт, он принял свою долю, смирился и удалился, не возмущаясь, а я побежал переодеваться.
Когда покидал территорию магазина, чувствовал как минимум три взгляда, торчащих в спине, словно ножи. Да, бывают в жизни огорчения, согласен.
Ну, Витька, если пошутил… Головой встретишься с унитазом, как в старые добрые времена. Не посмотрю, что друг.
2.
Он не пошутил. Это я понял, когда друг открыл дверь. Понял по выражению его лица. Претенденты на «Оскар» не смогли бы так округлить глаза, пустить слюну по подбородку и растрепать волосы, вздыбив их, как у сумасшедшего учёного. Судя по тому, как дрожал ключ в замке и как долго Витька открывал мне мою же дверь, нервничал он страшно.
— Чего? — пошутил я с ходу. — Таблетки закончились? Ты мне напоминаешь Джокера без грима. Чего ты там лепетал в трубку? Не дай бог обманул, и я зря работу оставил.
— З-заходи, — пролепетал сосед, и я вошёл.
Посторонние звуки услышал сразу. Когда знаешь свою хату наизусть и передвигаешься по ней без света, то что-то новое гремит, как гром, — просто потому, что оно чужое.
Странный звук напоминал мокрое шлёпанье босыми ногами по кафельному полу, только намного тише. Уже собираясь разуваться, я замер и посмотрел на друга. Тот молча кивнул и показал в сторону кухни.
Стараясь не спешить и не нервничать, я всё-таки разулся и, оглядываясь на Витьку через плечо, вошёл на кухню.
Яйца больше не было. Кусок скорлупы, как осколок ракеты, крутился на полу, а на столе, на моём круглом противне, укутанное в моё банное полотенце, лежало «нечто».
— Фу, — сказал я и подошёл ближе.
Витька держался за спиной и подтвердил:
— Ага.
Это не было похоже на того Требухашку, которого мне довелось узнать. Это «чмо» было отвратительным. Белая с чёрными прожилками личинка, длиной полметра. Слизкая и плохо пахнущая, она лежала смирно, только раздавая смрад, как благовония. Белёсая кожа пульсировала, выделения пузырьками то появлялись в складках, то исчезали.
Да, оно было живое. Может, бабочка появится когда-нибудь из этого урода, но сейчас больше похоже, что урод может родить только ещё более страшного урода. Вонял он смесью бензина и затхлой воды из лужи. Глаз у урода не было: либо он сейчас был слепым, либо спрятал глазные отверстия в слизи.
Лапки присутствовали, похожие на тоненькие прутики, только проклюнувшиеся из дерева.
