Liber Obscura. Тёмная книга, Эрика и её кошмарное приключение в двузначность - Хельга Воджик
Она уснула. Скользнула из бездны горя в небытие. Провалилась в забытьё без картинок. Летела в огромную бездонную нору, а когда поняла, что у неё нет крыльев и это вовсе не полёт, а падение, то вздрогнула и очнулась. Протёрла глаза, увидела размытого отца. Он протянул очки, видимо, снял с неё во сне.
Вот теперь они смотрели друг на друга, спрятавшись за линзы. Как в той сказке «не голая и не одетая», так и их души и мысли были за невидимой защитой. Двойной сплошной стеной. Иллюзорно прозрачной, фактически непробиваемой.
Эрика села, и отец протянул ей тарелку. Прозрачный куриный суп с зелёными горошинками. Её любимый. Ложка с китом, привезённая им с книжного фестиваля в Амбертоне. У кита были янтарные глаза, а сам он был белый и пухлый, как облако. Эрика знала, что все псы попадают в рай. Может, как раз с радуги их забирают киты? Может, не только псов, но и крыс? Ведь небо бесконечно, и там должно хватить места для всех.
Слёзы скатывались по щекам и падали в суп.
Она наполняла пустоту внутри тёплой прозрачной жидкостью с разводами желтых пятен и крохотными кусочками поджаристого лука.
Ложка ударялась о тарелку.
Отец молчал.
– Я так хочу с ней поговорить, – ковыряя оставшиеся на дне горошинки, сказала Эрика. – Мне кажется, она меня ненавидит.
– Она любит тебя, – ответил отец. – Она не отходила от твоей кровати, пока ты спала. И пела тебе.
– Колыбельную о море? – шмыгнула носом Эрика.
Отец кивнул. Девочка тяжело вздохнула и, подцепив горошинку, отправила в рот. Жевала долго, словно самую тугую и тягучую жвачку в мире.
– Долго? – спросила Эрика. – Долго я спала?
– Сегодня четверг.
– В четверг занемог, в пятницу слёг[66], – задумчиво произнесла Эрика, подцепив последнюю горошину.
– Не стоит ориентироваться на господина Гранди, – улыбнулся отец, меняя пустую тарелку на кружку тёплого морса.
– Значит, Пирата забрала река? – глаза Эрики заблестели, готовые снова пролиться.
Она пошарила взглядом по углам. Тамарина нет. Её рюкзак так и остался под мостом, а в нём Ло – единственный ключ ко всему.
– Почему ты жёг мамину книгу? – устало спросила Эрика.
– Потому что обещал ей. Ты же знаешь, она теперь даже прикоснуться к книгам не может.
«Враньё!» – хотела выкрикнуть Эрика, вспомнив ночную ссору в кабинете и то, как Жозлин в ярости кидала книги. Но промолчала. Усталость и обида потушили ярость, обнажили душу, вытолкнули совсем другие слова.
– В них её голос и мысли, – девочка посмотрела в окно. – Я хотела бы прочесть её. Узнать. Та книга – как тень, преследует меня с рождения. Она как призрак меня. А может это я её призрак.
– Ты не призрак, – возразил отец. – Ты моя дочь. И я совсем не хочу быть отцом призрака.
– Как так вышло, что у нас дома нет книг мамы? Ты же мог припрятать хотя бы одну?
– Это было бы не честно. Я обещал ей.
– А сжигать честно?
– Так надо, обезьянка.
– Это не ответ, – Эрика сдвинула брови. – Это не честно по отношению ко мне.
– Это не моя история, а Жозлин.
– Но она-то её мне рассказать не желает, – сморщилась Эрика.
– Хорошо. Я расскажу. Это сложно понять, но постарайся принять.
Эрика кивнула.
– Это была часть терапии. Книжная танатотерапия. Полная аннигиляция писательского начала.
– Танатотерапия? Аннигиляция? – повторила Эрика.
– Терапия смертью. Уничтожение, – пояснил отец. – Liber Obscura – тёмная книга, паразит, пьющий её энергию и жизненную силу. Не настоящая, конечно, а метафоричная. И цель была добраться до неё, вытянуть наружу, выкорчевать и уничтожить.
Эрика замерла, похолодела. Liber Obscura? Ло?
– Но зачем? – дрожащим голосом спросила девочка.
– У Жозлин случился затяжной писательский кризис. Она испробовала все: ретриты[67] на природе, писательские мастерские, изоляцию с блокнотом и ручкой. Антидепрессанты, вино, йогу, фитотерапию, запойное чтение и отказ от него… Ничего не помогало. Потом она нашла «прогрессивного» терапевта, – отец усмехнулся. – И тот предложил ей инновационный метод.
Отец пошарил по столу взглядом, взял жабашару и подбросил, словно бейсбольный мяч.
– Экспериментальная программа «Феникс», – жабка плюхнулась в ладонь и снова взлетела в воздух. – Полное уничтожение, столкновение материи и антиматерии, высвобождение энергии и рождение нового. На первом этапе: обращение мысли в материю, выворачивание материи из изнанки подсознания в реальность, овеществление и убийство. Метафорическое, конечно. С первой частью он справились отлично. Вытянули всё темное, что было внутри Жозлин, слепили из этого кадавра[68], в которого она поверила и уничтожили. А вот восстать из пепла оказалось куда как труднее.
– Поэтому ты находишь и сжигаешь её книги? Нужно больше пепла?
– Наверное, я просто продолжаю надеяться на чудо, – улыбнулся отец.
– Этот доктор, наверное, и деньги за своё «лечение» брал, – фыркнула Эрика.
– Психотерапевт, как казино, никогда не проигрывает, – отец посмотрел в окно. – Но деньги можно заработать, а вот починить твою маму… Уже вряд ли получится.
– И она достала свою Liber Obscura? – Эрика поёрзала. – Свою тёмную книгу?
– Жозлин могла достать своими книгами всех, но вот выкорчевать её из себя, – отец грустно улыбнулся. – Кто его знает? Может быть, она вела дневник, или что-то такое.
– Но если она не ненавидит меня, тогда почему избегает?
– Видишь ли, обезьянка, она любит тебя, но её мир – это кривое зеркало. А в кривых зеркалах всё не так, как на самом деле. В её голове всё перепуталось, и для неё ты книга. Не маленькая, умная и отважная девочка, со своими мыслями, желаниями и жизнью. А её рукопись, её детище, лишённое свободы воли. Она боится, что ты утонешь в потоке других, что будешь забыта, что она не оправдает ожиданий. Потому тебе кажется, что она отрицает тебя, избегает, отталкивает. На самом же деле Жозлин боится обрести тебя и отпустить, чтобы не потерять.
– Я не понимаю, па, – Эрика сдвинула брови, потянулась к полке, чтобы стянуть тамарина, натолкнулась на пустоту и вцепилась в край одеяла. – Разве можно любить и отталкивать одновременно?
– Чаще, чем ты думаешь, – полетав, жабошара вернулась на стол и явно вздохнула с облегчением, избежав падения. – Слышала о дилемме дикобразов?
Эрика отрицательно мотнула головой.
– Чем крепче они обнимают друг друга, тем сильнее колют иголками.
– Но у меня нет иголок, – возразила Эрика.
– Поэтому тебе ещё больнее, – отец пожал плечами, а затем развёл руки. – Но у меня их тоже нет, так что давай, иди ко мне.
Эрика упала в объятия отца, и он прижал её
