Liber Obscura. Тёмная книга, Эрика и её кошмарное приключение в двузначность - Хельга Воджик
От книги остался лишь пепел. Запустив в него пальцы, она ощутила, насколько он лёгок, и эта лёгкость передалась ей самой.
Она свободна.
Чиста.
Открыта для новой истории.
Вернувшись домой, она пробежалась взглядом по полке. Пальцы коснулись кожаного безымянного переплёта. Она не помнила эту книгу. Тяжёлая, таинственная, ярко-рыжая, словно вобравшая память о только что прогоревшем.
Обложка скрипнула, открылась. Вовсе не книга. Альбом. Чистые листы, нетронутые чужой мыслью. Когда она успела купить его? Откуда он взялся? Возможно, один из бестолковых подарков, что вечно приходят в дом вместе с людьми. С теми, кто знает тебя слишком хорошо, чтобы безнаказанно дарить абсолютно ненужные вещи.
Она уже собиралась вернуть альбом обратно на полку и забыть про него. Но… жар и пепел был ещё с ней. Воспоминания горели, как горн, ждущий глину. Руки, измазанные в золе, подрагивали. Её тянуло к белому безмолвию страниц. Их чистота, идеальная и нетронутая, пробуждала желание… творить, менять, уничтожать одно во имя другого.
Поддавшись порыву, она открыла альбом и приложила ладонь, почувствовала прохладу бумаги, отдёрнула руку и уставилась на пепельный отпечаток. Тонкие линии на кончиках пальцев, как круги от брошенного в воду камня. Острова в белом безмолвии, и где-то меж ними на дне линии сердца и жизни.
Она испугалась, вырвала лист, сожгла. Всё в том же ведре на заднем дворе. И зарыдала. У неё не было повода для печали и потому это были слёзы радости.
Она захотела запомнить, запечатать этот день и потому в третий раз открыла альбом, так долго лежащий без дела. На первой странице она написала слово, что вспыхнуло перед глазами.
«Свобода».
На листе остались отпечатки её пальцев, измазанных в пепле книги. На миг она увидела себя убийцей, а чёрный след на руках – багрянцем крови, но, мотнув головой, отогнала эту мысль. Она освобождала. Дарила крылья огню, что спал внутри истории, раскрывала истинное имя творения и… не желала более делить ни с кем сакральный смысл, увиденный в пламени.
С того дня она читала запойно, истории вспыхивали как спички и, прогорев, оседали в альбоме. Страница за страницей. Слова изящной вязью ложились на белые листы и скрывались за тяжёлым занавесом финала.
Прах к праху.
Но однажды, когда её собственная жизнь прогорела более чем наполовину, она взяла в руки свой драгоценный альбом и увидела в нём лишь пепелище. Ей отчаянно захотелось стать пламенем для кого-то живого, согревающим и оберегающим. Но руки её были черны от золы, а слова утратили голос. Как ни старалась, она не могла произнести и звука. Она выгорела дотла. Изнутри. В ней клубился лишь дым.
– Было слишком поздно.
– Дом вспыхнул, как спичка.
– Когда приехали спасатели, спасать было нечего.
– Кем она была?
– Кто ж его знает.
– Никто из нас, соседей, не знал её имени.
– Точно! Со мной она и вовсе ни разу не заговорила.
– И со мной!
– Да-да, нелюдимая была.
– Может, художница? Говорят, нетронутым остался лишь альбом.
– Вот только все листы были покрыты пеплом.
– Кроме первой страницы.
– Говорят, это её предсмертная записка.
– И что там?
– Лишь одно слово.
– Какое?
– «Свобода».
– Как глупо.
– Как банально.
– А где сейчас этот альбом?
– Кто ж его знает.
Ещё никогда о ней не говорили так много и так долго, и столь разными голосами. Они звучали с экрана и с улицы, с кухонь незнакомых домов и с газетных полос. Шуршали как сухие листья на ветру, а после слетали, падали в зеркала осенних луж и со временем превращались в пепел и тлен. Но те, кто судачили, не могли знать, что иногда чудеса случаются даже с самыми тихими и незаметными. Возможно, и не так, как того бы хотелось, ведь у сверхсил свой особый взгляд на всё, а особенно на волшебство. И зачастую страсти, одержимости и безумия недостаточно. А вот с огнём и жертвой всё получается гораздо лучше.
И ещё до того, как останки не молодой, но окончательно лишённой разума и души женщины закрыли в холодном стальном ящике, альбом в охряном переплёте, вобравший множество миров, обращённых в пепел, обрёл свободу. История, склеенная из тщательно выведенных слов и оживлённая безумной верой, начала свой путь, чтобы однажды навсегда изменить одну тихую жизнь, дав ей голос.
У слёз богов нет вкуса соли. Боги не сожалеют. Оттого дождь пресен. Санитар стоял под козырьком больницы, спасаясь от холодных струй, и спрашивая себя, начнись этот дождь раньше, потушил бы он пожар. На память пришла его первая смертельная смена в совсем другом городе и другом времени. Тогда как раз лило как из ведра.
Так много воды.
Так много смертей.
Пора что-то менять.
Опять.
Глава 11
местами категорически опасная
Хотя всё происходящее в ней уже в прошлом
Эрика широко раскрытыми глазами смотрела в ночь. За окном гудел ветер и дождь, темнота была такая плотная, хоть выжимай. И чернил бы хватило на целую библиотеку рукописей. И вовсе не скромную, личную, как у них в доме, а по-настоящему огромную. Эрика подумала, что хотела бы посетить одну из тех грандиозных библиотек, о которых слышала от отца или читала в книгах. Он говорил, что они куда масштабнее собрания академии Корвинграда, доступной для учеников. Эрика попыталась вообразить залы в два раза больше, стеллажи в три раза выше. Но мысль зацепилась и упала в прошедший день.
«Может, мне тоже стоит написать книгу, чтобы ты меня заметила? А ещё лучше десять или целую библиотеку!»
И чего Мишель взбеленилась? Она же сама предложила взяться за расследование. А потом обиделась на пустом месте.
«А может, просто стать книгой?»
Эрика вздохнула. Странное дело. Понять людей невообразимо сложно, куда как проще с книгами. Но ведь книги пишут люди! Как так выходит, что книги, написанные людьми, в большинстве своём понятнее и приятнее самих людей?
«Чем больше узнаю людей, тем больше люблю книги[64]», – наверное, так бы ответила Ло. Но тёмная книга убрана в коробку. Она не ответит. И Пират не ответит, не только потому, что крысиный язык ещё не расшифровал ни один полиглот, а потому что трёхлапый друг спит в своей клетке. Сон сморил даже шуршащих между стен шорохов. Но не её, Эрику.
Девочка повернулась, посмотрела туда, где должно быть окно. Шторка опущена, и оттого даже смазанные отблески улицы не врываются в комнату. Интересно, Шкура всё ещё сидит по ту
