Город с львиным сердцем - Екатерина Звонцова
Он осёкся: холодная ладонь немедленно закрыла ему рот.
– Ты спятил, Зан? – голос Кары дрогнул, глаза округлились. – Ты не умрёшь! Ты бы давно умер, если бы так должно было быть! Твоё сердце же стучит, так?
Сердце… Утром показалось, что оно звучит тише, с перебоями. Но он не стал этого говорить и постарался даже не думать, не нагнетать страху. С ним и так многовато проблем, а пользы, наоборот, мало. И Кара… Кара тут ни в чём не виновата, зачем её пугать? Перед ней хотелось выглядеть лучше. Или хотя бы не совсем ужасно.
– Да. Стучит, не волнуйся. – Медленно поднявшись и опять улыбнувшись, он сделал вид, что всё тело затекло, растёр колени и плечи. – Ладно… пройдусь немного. Всё равно я не голоден.
Враньё: голод и тошнота в нём как раз боролись, дрались хуже двух злобных голубей, и это тоже, скорее всего, был тревожный знак внутреннего разлада. Пока тошнота побеждала, сжимала горло и желудок. Кара что-то поняла: не стала задерживать и допытываться, но помрачнела, и мальчик поспешил отвернуться. Вслед донеслось:
– Я всё равно оставлю тебе еды. Возвращайся поскорее, заблудишься…
Встревоженный взгляд провожал его ещё долго. Мальчик не оборачивался.
Какое-то время он брёл вдоль реки, а когда опушка кончилась, попал в густую тень хвойной рощи. Здесь ноги – снова босые, он снял сапоги на привале, – спружинили о плотный моховой ковёр. Это заставило немного успокоиться и даже улыбнуться, глубоко вдохнуть и привстать на цыпочки. Потянуться. И грустно посмеяться над собой. Конечно, Кара права. Он не умрёт. Не так просто, не так быстро, ещё поборется. И ничего он не боится.
В ветвях свистели, стучали и щёлкали птицы. Мир был как никогда близко, его дыхание слышалось во всём, на что только падал глаз. И казалось…
– Приди, – прошептал мальчик, замерев.
Перед его ногами пробежали два бельчонка и полезли на молодую ёлку. Он проводил их глазами и пошёл дальше. Не стал звать хранителя снова.
Ещё у реки он заметил среди хвойных макушек что-то блестящее и заинтересовался, что бы это могло быть. Теперь мальчик прибавил шагу, настороженно приглядываясь. Странно… больше всего предмет походил на крышу здания.
Пройдя ещё чуть-чуть, окончательно перестав слышать журчание воды, он убедился, что не ошибся. Голубоватый стеклянный треугольник и был крышей – высоким шпилем, увенчанным серебристой астролябией. Среди деревьев высилась обветшалая, но знакомая башня. Да… мальчик видел такую же дома и знал, что похожие стояли раньше по всему континенту. Серо-песочного цвета, выстроенные из очень мелких камешков, пузатые и, как правило, имеющие только одно помещение – на самом верху. Башни-обсерватории. Башни династии Звёздных чародеев.
Они – чародеи – по нескольку ночей проводили в каждой башне, изучая небо. Отовсюду оно виделось немного разным, по этому принципу постройки и возводились: чтобы удобно было наблюдать не только статичные, но и движущиеся звёзды. И конечно, эта башня, как и другие, была давно заброшена, навеки мертва. Но…
Дверь вдруг со скрипом открылась сама, и мальчик отступил. Внутри гнездилась затхлая темнота.
– Эй!
Он позвал не громко, но и не шёпотом. Прислушался, но ответа не было. А потом, не зная, что́ заставляет его это сделать, поднялся на крыльцо. Постоял на пороге и зашёл внутрь.
Почему-то казалось, что дверь тут же захлопнется за ним, как запирающий механизм крысоловки. Но дверь оставалась распахнутой, и в полной черноте успокаивающе зеленел прямоугольник леса. Беги назад, если трусишь. Беги. Мальчик перестал оборачиваться и поставил ногу на первую ступеньку винтовой лестницы. Шаг. Шаг. Шаг. В конце концов, почему не осмотреться, вдруг найдётся что-нибудь, что пригодится в пути?
Башня определённо была обитаема: что-то иногда срывалось с потолка, задевало по лицу крыльями, кричало и недовольно шарахалось. Щекотали кожу клочья пыльной паутины, но ни одна ступенька даже не осыпалась под ногами, и мальчик шёл, вытянув вверх одну руку, пока не наткнулся на крышку люка. Она тоже не отличалась от той, которая была в знакомой ему башне, как не отличалась высокая, простиравшаяся за люком обсерватория.
Округлое пространство заливали блеклые лучи Невидимого светила. Они струились сквозь стекло, где-то разбитое, а где-то закоптившееся. Паутина обосновалась и тут: шматками и сетками светлела в углах, на стенах, на проржавевших приборах. Мальчик легко узнавал их: телескопы, лунные часы, измерители. Он подошёл к какой-то трёхногой махине с проводами и тронул её. Она обрушилась с громким ржавым лязгом, из нутра вылезло несколько разбуженных жуков. Их жёсткие лапки зацарапали по полу.
– Есть здесь кто-нибудь?
Молчание. Мальчик ещё немного повертел головой и увидел в углу, у дальней стены, большой письменный стол.
Здесь бросили карты и чертежи. Большая часть давно истлела или была поедена мышами, а потом всё надёжно покрыл особенно плотный слой паутины. Мальчик подцепил кусок пальцем и стряхнул на пол, верхняя карта тут же рассыпалась. Каким же всё стало хрупким… теперь, когда последнее волшебство покинуло мир. Мальчик заскользил взглядом по старым листам. Среди них мелькнуло что-то сине-голубое, и он осторожно подцепил ещё шмат белых разваливающихся нитей. Пойманный паук заметался, и пришлось спешно вытереть пальцы о штаны.
Синим был рисунок, который, наверное, подарил Санкти знакомый художник. Мальчик узнал свои бело-золотые стены и цветные башни, над которыми темнела бархатистая долинная ночь, усыпанная алмазной крошкой. Среди той крошки была, может, Кара… он улыбнулся, но сердце тут же заныло. Он снова увидел песчинки, пересыпающиеся внутри мёртвых зданий и внутри каких-то невидимых часов. Быстрые и безжалостные.
Он накрыл рисунок ладонью. Глубоко вдохнул и зажмурился.
– Приди.
Когда он снова открыл глаза, рядом всё так же никого не было. Рисунок рассыпался, оставив потемневшие хлопья, так же, как и карта. Но среди хлопьев блеснуло что-то ещё.
Круглый серебряный медальон подвесили на красной, совсем немного тронутой тлением ленте. Когда-то он открывался: верх был явно крышкой; её украшал чернёный узор, расходящийся от крупного синего самоцвета. Нижняя створка была гладкой. Мальчик провёл по ней пальцем, поковырял защёлку и, убедившись, что механизм безнадёжно повредился, положил медальон в карман. Уже из-за камня его можно было продать, если понадобятся деньги. Но почти сразу пришла мысль получше.
– Зан!
Казалось, он вправду услышал тревожный зов. Кара? Мальчик нырнул обратно в люк, вприпрыжку пробежал вниз, всё сильнее пачкаясь паутиной, и, выскочив на улицу вместе с несколькими разбуженными сердитыми совами, в последний раз обернулся. Башня будто нависала над ним, ещё больше потемневшая и покосившаяся. А может, просто небо стало мрачнее. Через несколько минут, отряхиваясь на ходу, он вернулся к реке, где снова запрягал лошадей дядюшка Рибл. Вскоре тарантас тронулся в путь.
Время до вечера мальчик провёл на козлах: они с Карой по очереди правили упряжью. Рика сменила их ночью, а звезда спряталась, едва начало темнеть. Дядюшка Рибл по-прежнему считал её бродячей наёмницей, и были все шансы оставить его в этом убеждении.
Когда Кара устроилась рядом и завернулась в плед, мальчик сунул в карман руку и достал медальон. Повертел. Убрал назад. Нет, наверное, рано, не поймёт она, с чего такие подарки. Расспрашивать станет, не украл ли… Или подумает лишнее. Уши невольно запунцовели.
Они быстро уснули, прислонившись друг к другу, и мальчику – впервые за долгое время – приснился сон, в котором не было песка, только ветер, на котором летели крылатые лошади. Огромный табун гнедых и белых нёсся по небу, взбивая копытами облака. С кобылами рядом мчались тонконогие резвые жеребята; мальчик любовался ими, не решаясь шевельнуться и тем более приблизиться. Он считал, а цифры всё путались. А потом ещё одна лошадь – вороная – окончательно сбила счёт, проносясь совсем рядом, ведя десятки других – таких же стремительных, мрачных. Мальчик вздрогнул во сне, отступил на шаг и…
Тарантас сильно тряхнуло. Рядом что-то зазвенело, и над самым ухом раздался голос:
– Лекарства! Рика, ты спятила?
Каре что-то ответили, она закричала снова, уже не раздражённо, а испуганно, но мальчик не мог до конца проснуться и не улавливал слов. Лошади бежали всё быстрее; поток вороных вливался в огромное светлое стадо,
