Из глубин - Вера Викторовна Камша
– Ваше величество, – черноусый порывистый кагет тоже мог бы сделать карьеру в Паоне, – мой государь Хаммаилло-Заггаз из славного рода Саваш-кувай счастлив обрести брата и друга. Я же, казарон Бурраз-ло-Ваухсар из рода Гурпотай, вдвойне счастлив служить союзу великой Талигойи и Кагетской казарии. Создателю было угодно послать талигойцам и кагетам сходные испытания, но как солнце не может взойти на западе, так злоба и предательство не могут победить честь и мужество. Талигойя освободилась от власти кровавой тирании, скоро будет свободна и Кагета. Падение Олларов и пленение вашим величеством преступного герцога Алва принесет свободу и счастье не только подданным вашего величества, но и Кагете.
– Мы напишем нашему брату Хаммаилу-ло-Заггазу, – без малейшей запинки произнес жуткое имечко сюзерен. – Что до бывшего герцога Алва, то он ответит за все свои преступления, свершенные как в Талигойе, так и в других странах. Ваше право и ваша обязанность перед Создателем, государем и соотечественниками – поведать суду и миру о том, что вам известно.
– Я, Бурраз-ло-Ваухсар из рода Гурпотай, буду счастлив бросить горсть кагетской земли на курган справедливости, – бросился в бой казарон. – Прошу ваше величество принять мои верительные грамоты.
Бурраз обошелся без офицера. Танцующей походкой кагет пересек зал, вручил пораженному ликтору нечто золотое, усыпанное бирюзой, обжег взглядом красотку Кракл и, страстно вздохнув, занял свое законное место, оказавшись меж двух пустующих кресел – йернского и алатского: брат Матильды был очень осторожным человеком.
«Сим подтверждается, – возвысил голос пораженный врученным ему великолепием ликтор, – что предъявитель сего, Бурраз-ло-Ваухсар из рода Гурпотай, является не полным и полномочным представителем нашим при Талигойском дворе, а гайифской усладой. Заодно подтверждается, что тем же самым являются казарон Хаммаил-ло-Заггаз и Альдо Ракан, коему мы в великой благости своей повелеваем впредь именоваться Та-Раканом. И, наконец, мы уведомляем, что нашим полномочным послом при Та-Раканьем дворе являемся мы сами и все сказанное и написанное нами написано собственноручно и с чувством глубочайшего удовлетворения.
Суза-Муза. Граф».
4
Первым опомнился Удо.
– Слава королю Талигойскому! – граф Гонт осушил бокал и на алатский манер с силой швырнул об пол; рубиновые осколки смешались с разноцветными блестками. – Так и будет!
– Слава великому Альдо! – подхватил Кракл, что-то торопливо стряхивая с рукава.
– Великая слава!
– Друзья! – сюзерен даже не взглянул на черноусого красавца, съежившегося до кроличьих размеров. – Мы благодарим всех разделивших наше торжество. Не стоит затягивать церемонию, экстерриор передаст мне ваши верительные грамоты завтра же, а сейчас наполните кубки. Эта ночь создана для вина и музыки, а не для скучных бумаг!
– Да здравствует Альдо Первый! – Гамбрин высоко поднял свой бокал и посмотрел на Робера. Очень странно посмотрел.
– Слава Альдо Победоносному, не побоюсь этого слова! – возопил Ванаг.
– До дна! Только до дна!
– «Тгиумф Гаканов»! Я тгебую, чтоб сыггали «Триумф Гаканов»!
– За нашего короля!
– Нашего великого короля!..
Все пили, и Робер со всеми, иначе было нельзя! Кракл громко рассказывал о своем путешествии в Кадану. Удо поднимал бокал за бокалом за прекрасные глаза, серые, черные, синие, карие… Вускерд рассказывал какую-то сплетню, но его рассказ тонул в тараторящих на все лады голосах и каком-то звоне. Куда делся злосчастный казарон, Эпинэ не заметил, но тот делся. Матильда тряхнула головой, поднялась и ушла. Догнать? Нет, нельзя, друг и соратник его величества должен сидеть рядом с Повелителем Волн и не давать повода для подозрений. Бедная Матильда… Хоть бы ее Лаци нашел нужные слова или не слова.
– Вы что-то сказали?
– Да, герцог. У супруги Кракла прелестный головной убор, вы не находите?
– В нем чувствуется нечто морисское.
Слуга сплеснул вино, иначе почему кубок стал липким? Здесь все липкое: кубок, пальцы, голоса, лица, даже музыка. А Дейерс остался без лютни, и Леворукий с ним…
– Сударь, у вас снова показалась кровь.
– Ничего страшного.
Сквозь сладкие скрипичные рулады прорывается мелодия. Чужая, тревожная, как конский топот в ночи, как туман над черным озером. Оркестр играет другое, а она все равно звучит, заполняя все вокруг. Из мелодии вырастают слова: незнакомые, неправильные, настойчивые.
Скрыт туманом перевал –
Утро.
Четверых один призвал,
Будто
Звон металла о металл.
Полдень,
Четверых Один призвал –
Помни!
Ричард смотрит на Альдо и блаженно улыбается. Пьян! Не вином – восторгом. Вино мешается с кровью, этого не замечают и пьют. Алое сукно, алая кровь – не заметишь, пока не засохнет. На синем видно, на красном – нет. Огонь свечей все зеленей, а кровь не унимается, значит, так надо.
– Возьмите платок.
– Спасибо, Валентин.
Разбивается бокал –
Вечер,
Четверых один призвал –
Вечность…
В грудь отравленный кинжал –
Полночь,
Четверых Один Призвал –
Помни!
Рука совсем онемела, не хватает истечь кровью прямо на пиру, а песня звучит все громче. Песня, которую никто не слышит.
Глава 7
ТАЛИГ. ХЕКСБЕРГ
ГЕЛЬБЕ
399 год К.С. 24-й день Осенних Молний
1
Солнечный диск медленно сползал к морю, чистому и спокойному, как небо. Не плескалась вода, не кричали чайки, не скреблись в окна облетевшие ветки; собаки и те примолкли. О недавнем шторме напоминал разве что потерявший одну из двух вершин ясень; светлый скол на темном стволе казался свежей раной, особенно на закате.
Капитан Джильди отошел от полыхающего окна, выдернул из бювара чистый лист, обмакнул перо в чернильницу. В правом верхнем углу появилась надпись: «Хексберг. Вечер 24-го дня О.М. 399 года К.С.». Отец всегда начинал с места и даты, это было самым простым. Внезапно Луиджи понял, что писать правду хочет еще меньше, чем врать.
Как просто набросать донесение о том, что адмирал Альмейда, учтя опыт фельпской кампании, не допустил высадки врага и встретил дриксенскую эскадру на подступах к Хексберг, умело воспользовавшись неожиданностью, особенностями местных ветров и численным превосходством. Рапорт сочинить легко, он требует одной лишь точности, но дома ждут другого: подробностей, объяснений, обещаний. Особенно мать… Когда она узнает, что сын не вернется, будет море слез, и тонуть в нем придется отцу. Он поймет, расстроится, но поймет.
Джильди выдавил из себя фразу, уверяющую родных в его, Луиджи, прекрасном самочувствии, и иссяк, не представляя, как рассказать о чужой войне, которая вдруг стала своей. То, что он и сегодня ни Змея не напишет, становилось все очевиднее. Во все века родители требуют писем, а дети не знают,
