Из глубин - Вера Викторовна Камша
Вкруг шеи Пеллота петля,
Моя душа к нему рванулась,
Но пал защитник короля.
Какого короля защищал предавший всё и вся Поль Пеллот и можно ли пасть, будучи повешенным, Дейерс не сообщил. Не до того было:
Взошло для нас чужое солнце,
И скрылась родина вдали,
Печальна участь талигойцев,
Лишившихся родной земли.
Рыдали Сарассан и Мевен
Над чашей скорбного вина,
И чашу горечи и гнева
Я с ними осушил до дна.
Робер снова уставился на потолок, но на этот раз не помогло. Бароний вой заполнял все вокруг, словно во дворце за каждой дверью и под каждым диваном пряталось по страдальцу с дребезжащей лютней. Страдальцы вопили, как их казнят и изгоняют, а Робер не мог сделать ни того, ни другого, хоть и хотел. До рези в глазах и кома в горле, а Дейерс не унимался.
Настал черед великой битвы,
– для вящей убедительности радетель за отечество не просто грохнул по струнам, но топнул ногой, –
Рванулся я в своей тюрьме,
Но не спасли мои молитвы,
В Рассвет ушедших Эпинэ…
Это было последним, что услышал Робер. Последним, что он увидел, стали выпученные глаза менестреля, желтоватые, в красных прожилочках, и блестящий от ужаса нос.
3
Выжженную степь бьют янтарные копыта, рычит гром, рвут закатное небо когти молний и высится, растет на горизонте увенчанный алым шаром черный столб. Как до него далеко и как близко.
Молния!
Сквозь расколотый кристалл.
Молния!
Что-то просвистело у самого виска, что-то упало под ноги прянувшему в сторону коню. Или кто-то? Дождя нет и не будет, лишь жара, грохот и скачка навстречу тому, от чего все бегут. Лицом к лицу на последнем рубеже – вот для чего ты рожден, а остального просто нет. Ни белого, ни черного, ни дурного, ни доброго. Твое место там, где небо сходится с землей, а закат с ночью.
Вечер!
Разбивается бокал.
Вечер!
Залитый вином опал.
Вечер!
Одного Один назвал!
Вечер…
Золотом сверкнула, разрывая багровый мрак, умирающая звезда, покатилась вниз, оставляя гаснущий след, за ней понеслась еще одна, безнадежно пытаясь догнать. Одичавший ветер швырнул в лицо пригоршню пепла, из-за плеча вынырнула, задела щеку горячим крылом черная птица, прокричала что-то непонятное и тут же вздрогнул, забился, как живой, алый шар в черной когтистой лапе.
Сердце!
Древней кровью вечер ал.
Сердце!
Из пылающей пасти вынырнул всадник на вороном мориске, понесся рядом, что-то крича. Алый бархат, спутанные черные волосы, лицо залито кровью, ветер уносит слова, ничего не разобрать, не запомнить – только глаза. Синие, злые, отчаянные… В них невозможно смотреть, как на смерть, как на солнце, но он же смотрит! Птицы всё кричат, и тянется, рвется к умирающему сердцу, вскипая пеной, жадная волна. Пламя – пеплом, пепел – льдом…
Полночь!
Сотней скорпионьих жал –
Полночь!
В грудь отравленный кинжал –
Полночь!
Одного Один не ждал.
Полночь!
– Странная песня… Вот уж не ожидал!
Рвущийся струнный звон, кривляющиеся тени, стук копыт удаляется, глохнет, только сердце продолжает стучать. Сердце… Белая фигура без лица, сотни свечей, их свет отливает зеленью. Век богов ничтожно мал…
– Почему я никогда ее не слышал?
Песня? Разве была песня? На Изломе не поют. И не кричат. Разве можно кричать на перевале?
Призрак медленно разворачивается – древняя корона, золотая перевязь, знакомое лицо. Зачем ему перевязь после всего? После Айнсмеллера, после Люра? Им все равно не войти в башню…
– Что у тебя с руками? – Матильда! В первый раз в жизни Робер смог бы назвать ее старухой. – Поранился?
– Нет, – но руки в крови, как глупо.
– Ты зачем Дейерсу нос расквасил? – хмыкнул Альдо. – Певец он, конечно, паршивый, зато от души.
– Врать не стоит даже от души, – Матильда словно спала на ходу, спала и видела кошмар. – Хорошо, что прогнал это недоразумение, но калечиться-то зачем было?
– Не понимаю, – пробормотал Робер, глядя на чужую лютню в собственных руках, – у нее нет струн, а она играла. Как?
Глава 6
ТАЛИГОЙЯ. РАКАНА (б. ОЛЛАРИЯ)
399 год К.С. 24-й день Осенних Молний
1
Пальцы Эпинэ были изрезаны в кровь, а струны лопнули. Дурная примета, но Робер сам виноват. Зачем было набрасываться на Дейерса?! Бедняга, конечно, не Дидерих и не Веннен, но он нашел нужные, правдивые, справедливые слова.
– Что ты пел? – резко спросил Альдо.
Иноходец не ответил, только взял у Матильды платок и вытер пальцы. Святой Алан, он совсем сумасшедший. Или пьяный. Хорошо, Альдо, увидев, что творит герцог Эпинэ, велел отойти всем, кроме Матильды и Повелителей, хотя Валентину тут делать нечего.
– Робер, – сдвинул брови сюзерен, – о Дейерсе мы поговорим позже, откуда ты взял эту песню?
– Точно не помню, – Эпинэ засунул окровавленный платок за обшлаг рукава, – слышал как-то… От брата.
– Я знаю эту песню, – подал голос Ричард. Вспоминать Ворона не хотелось, но сюзерен ждал ответа. – Герцог Эпинэ спел ее не до конца. В ней еще должно быть о Скалах и Ветрах.
– У Слова Повелителей много куплетов, – раздвинул губы Валентин. – Павсаний пишет, что изначально их было двадцать и один, но все знал лишь анакс.
– Переводы искажают первоначальный смысл, – нахмурился Альдо, – однако Повелитель Молний прав. Сегодня гальтарские песни уместней новых, а радость уместней скорби. Кэртиана начинает новый Круг и Талигойя вместе с ней. Это наш Круг, друзья мои, наш и ничей больше, так что будем веселиться! Хозяин Круга, твое слово.
Дикон вздрогнул. Излом, ночь, зима. «Четверых Один призвал»… На призыв Альдо Ракана откликнулись трое, но один не в себе, а второму верить нельзя.
– Господа, – только бы не сбиться, не перепутать и не забыть слова, – Круг замыкается. Дряхлое умирает, вечное возрождается. От Заката до Полуночи – Скалы и Ветра, от Полуночи до Рассвета – Ветра и Скалы! Эта ночь – мост, пройдемте же по нему! Большой зал ждет гостей!
Альдо коротко кивнул и поправил перевязь, на которой следовало висеть другому мечу. Проклятый Фердинанд! Четыре армии и те не нанесли бы сюзерену такого вреда, как распорядившееся реликвией ничтожество.
– Его величество следует в Большой зал, – возвестил помощник церемониймейстера и ударил жезлом о наборный паркет. Альдо резко повернулся на золотых каблуках, улыбнулся и двинулся
