Возвращение (СИ) - Галина Дмитриевна Гончарова
— Как же ты замуж за него идти хочешь?
— Я и не хочу. Но сказать такое батюшке? Не насмелюсь.
— Значит, никто другой не боится...
— Кажется мне, Илюша, что Фёдор тебя к себе приблизить пожелает. Отца в палаты царские позвали, матушка при вдовой царице, ну и ты. При Фёдоре. Выгодно, правда же?
И столько тоски было в ее голосе, столько боли...
— Не хочу я, — буркнул Илья. — Не хочу.
— Свою зазнобу чаще видеть будешь.
— Не буду.
— Так и не скажешь, кто она?
— Прости, Устя. Не скажу.
— А вдруг ее супруг порчу навел? Отдал ведьме твой волос, или еще что — она и спроворила?
— Когда б он заподозрил, не жить мне, — ляпнул Илья. — Казнят. — И осекся.
Устя смотрела на него с таким ужасом.
— Илюша...
Не была она дурой.
Измена казнью не карается. Вира — безусловно. Телесное наказание, когда супруг попросит о том. Но не слишком тяжелое. Да, выпороть могут, но не до смерти. Илью бы точно до смерти не пороли.
Неверную супругу могли сослать в монастырь или прядильный дом. *
*- см. Калининский дом в Петербурге, 1720 гг. Но подобные учреждения существовали и ДО того. Прим. авт.
Илье могли устроить церковное покаяние. Могли оженить или запретить разводиться с супругой. Но смертью карали только в одном случае.
И прелюбодея, и изменницу.
Если только...
— Это не Марина? Скажи мне, скажи, что я ошиблась!
Голос Устиньи был почти умоляющим. Почти безжизненным.
Илья вздохнул.
— Устя....
— Нет, пожалуйста, нет...
И столько отчаяния было в серых глазах, столько ужаса, что Илья не выдержал — вспылил. Да что ж такое?! Можно подумать, он сам на виселицу поднялся, сам себе петлю на шею надел?! Чего она смотрит-то так?!
— Устя, ты чего?! Обезумела, что ли?
— Илюша... правда это?
Илья глаза опустил.
Правда.
Даже и не подумалось ничего. Раньше бы ему и в голову не пришло с сестрой о таком разговаривать. Устя же... Тихая, спокойная, скромная...
А сейчас говорит, как с ровней. Что-то в нем сдвинулось, поменялось после аркана.
— Правда, сестрица.
— Ты ее... любишь?
И снова — непонятное что-то. Еще месяцем раньше Илья бы кого хочешь в своей любви заверял. Горло бы за нее перегрыз. А сегодня что?
— Не знаю, Устя. Это как огонь. Черный, прекрасный... и меня к нему тянет. Неудержимо.
Устя невольно руку опустила, груди коснулась.
Неужто?
Черный огонек там горел, ровно и уверенно. Никуда не делся.
— Илюша... казнят. И ее, и тебя, смертью мучительной.
А в памяти — как Семушка умирал.
Глаза его отчаянные, кровь на губе запеклась...
Прости, царица. Не виноватый я, и ты не виноватая... прости.
И ее голос ответный, сорванный от слез... они весь день текли, не унимались.
И ты прости, Семушка. Меня казнить хотят, ты жертва невинная. Помолись за меня у престола Господня...
И стражи рядом. Всё они понимают, глаза отводят, в землю глядят. А сделать-то ничего и не могут. Самим на кол или на крест неохота. Страшно...
Как за двадцать лет страну в такой страх повергнуть? Чтобы дышать нельзя было, чтобы охватывало тебя липкое, черное... Фёдор справился.
Только Устя невиновна была, а вот Илюша...
— Может, в имение тебе уехать?
— Батюшка не отпустит.
Устя задумалась.
— Илюша, когда тебе на службу надобно?
— Завтра.
— Вот завтра вы и увидитесь, наверное?
Илья подумал о Марине.
О руках ее ласковых, о губах огненных, глазах бездонных...
И словно по хребту перышком прошлись, был бы собакой, так шерсть бы дыбом встала. Аж штаны натянулись, хорошо, рубаха длинная, срам прикрывает.
— Д-да...
Устя только головой качнула.
— Илюшенька, ты скажи ей, что жениться отец требует.
— Ты в своем ли уме, Устя?
— Скажи. И погляди, что она тебе отвечать будет. Я ж тебя не прошу расставаться с ней, обиженная женщина — что хочешь сделает. Просто скажи, что тебя оженить хотят.
— А как спросит — на ком?
— Ты ту невесту в жизни не видывал. Скажи — будет сговор скоро. Можешь? Имен не называй...
— Ты что, Устя? Ты о чем говоришь?
— О том, что разгневанная женщина много чего сделать может. Коли решит, что обидели ее, так и вдвойне. А за что тебе мстить? Батюшка все решил, ты и думать о таком не задумывался.
— И то верно. Думаешь сказать надобно?
— Обязательно. А как не скажешь, да она стороной узнает... отца в палаты пригласили. Скажет он слово не там или не так, мигом дойдет до чужих ушей.
Илья даже побледнел.
— Не думал я о таком-то, сестрица.
— Так подумай.
— Подумаю. И скажу.
* * *
— Как — живая?!
Полетело в стену зеркало, за ним шкатулка. Впрочем, человека в длинном темном плаще, с накинутым капюшоном, гнев собеседника не испугал.
— Живая. Я за подворьем следил, там холопка померла, а боярышня жива-живехонька.
— Я же... ах ты, дрянь! Это та девка... она мне чужую кровь продала, не иначе!
— Надо было о том раньше подумать.
В стену еще и чернильница полетела. Потом гнев утих.
— И пусть! Холопок много! Не жалко! Только вот кровь боярышни...
— Неуж никого еще продажного не найдется?
— А ежели опять то же самое? Знаешь, сколько сил этот ритуал тянет? Это не муху прихлопнуть, это человека в расцвете сил со свету сжить! И она сопротивляется, тут кто хочешь сопротивляться будет!
— Да уж понятно, — закудахтало из-под плаща. — Кому ж понравится?
Ответом ему было злобное шипение. Словно громадной гадюке на хвост наступили.
— Тебя спроссссить зсссабыли!
— Да и не надобно меня спрашивать, — с тем же кудахтаньем отозвались из-под капюшона. — Надобно было кому умному поручать, а не дураку набитому.
— Вот и займись! Достань мне кровь Устиньи Алексеевны!
— Наново порчу накинешь?
— А когда и так?
— Не пойду. И глупо это! Это тебе не девок морить, подзаборных, это боярышня! И царевич на нее глаз положил!
— Как положил, так и уберет.
— Или ты его вырвешь?
— Не твое дело!
— Не пойду я кровь доставать. И тебе то не советую. Подожди немного, к весне успокоится, тогда и порчу навести можно будет. Тебе что надобно? Чтобы умерла она?
— Чтобы за царевича замуж не вышла. Видел ты ее?
— Ну так?
— Ви-идел... а я тебе другое скажу, то, чего ты не осознаешь, не поймешь. Она ему и деток родить сможет! И даже несколько!
— Ты... КАК?!
— А вот так! Знаешь, что прабабка ее — волхва?
— Думаешь, в девке тоже сила проснулась?
— При
