Возвращение (СИ) - Галина Дмитриевна Гончарова
— А кровь силой не напитана? Неуж неясно было?
— По крови сразу не поймешь, тем паче по старой.
— Так когда... на том и сыграть можно! Девка волховской крови, молодая, наглая, необученная... нет уж! Кровь добудем, а с порчей — погоди.
— Погодить?
— Для другого дела она потребна будет!
— Какого?
— Тебе ж хочется... - шепот был почти не слышен. А вот раздумчивое 'хммммм' — так даже очень.
— Хочется, — теперь голос мурлыкал почти, и было это еще жутче шипения. — Хочетссся.
— Вот мы это и сделаем. И кровь достанем, и замуж она выйти может. А уж по осени, как затяжелеет она, а то и ранее...
Капюшон вплотную приблизился к собеседнику. Шепот был практически не слышен, но...
— Хорошшшо. Если это получится — я перед тобой в долгу буду.
— Я запомню.
* * *
Патриарх Макарий царицу Марину не переваривал.
Не баба — грех сплошной! Нельзя бабам такими быть! Им платком волосы покрывать положено, платья носить скромные, закрытые, мужчин не соблазнять, лиц не белить, не румянить... хотя последнего царице и не требуется.
И без того хороша, бесовка!
И преотлично о том знает! Гордится даже.
Вот и сейчас, прошла, ровно мимо стенки, не поклонилась, благословения не попросила... как такое можно стерпеть? Царица ж! За кем боярыни с боярышнями потянутся? То-то и оно...
— Безлепие творишь, государыня!
Остановилась Марина, на патриарха посмотрела, словно на пакость какую.
— Наново ты мне свои глупости рассказывать будешь? Успокойся, отче.
— Государь на богомолье поехал, а ты, царица? Нет бы тоже в храм сходить, а ты...
Марина только рассмеялась, глухо, гортанно. Другой кто о грехе подумал бы, патриарх же... не тот у него возраст, чтобы в грех впадать. А вот посохом бы ее огреть поперек хребта! Да добавить!
— Господь меня отовсюду услышит. Ты-то чего, старче, с царем не поехал?
Макарий крепче посох стиснул.
Чего-чего!
Тебе-то, змее, и не понять! У тебя и кости по утрам не болят, и кашель не мучает, и... и... список-то можно бесконечно продолжать, восьмой десяток уж пошел! Так поедешь в эту пору, да и не вернешься. С болезнью сляжешь! А на кого Россу оставлять? Есть сменщики, да достойного никак не приглядеть! Нет в них силы душевной, огня нет! Не справятся они!
Зар-раза!
— Пойдем, государыня, помолимся. Ты о супруге, я о детях ваших, чтобы дождаться их успел, на руки взять...
Марина глазами сверкнула.
— Успеешь. Дождешься.
Развернулась, черная прядь взлетела, руку патриарха зацепила, тот ее сбросил, ровно змею — и ушла. Бедра крутые алой тканью обтянуты, зад такой, талия — пальцами рук сомкнутых обхватишь...
Как есть — змея.
Дождаться б царевича, окрестить. Там уж и помирать можно будет...
* * *
Апухтины.
Николка Апухтин гостьюшек не встречал, не по чину то боярину. А вот супруга его на крыльце ждала.
— Евдокиюшка, радость-то какая! А это старшенькая твоя, Устяша?
— Растут детки, Танюша. Мы не молодеем, а они растут. А твоя красавица где ж?
— Сейчас тоже выйдет, все уборы примеряет. Илюша с вами не приехал?
— В палатах он сегодня. На службе царской. И супруг туда ж поехал...
Татьяна Апухтина скривилась. Почти незаметно, но для Усти явственно. Словно досадой потянуло, как от кислого зеленого яблока, аж рот слюной наполнился.
А вот так оно...
Никола Апухтин хоть и боярин, а только не в Думе он. И советов у него государь не спросит, и в хоромы царские его отродясь не приглашали. Шубой не вышел. Или шапкой.
А вот Заболоцкого позвали.
И Таньку Апухтину досада разбирала. Где справедливость-то?
Чего в той Устинье такого? Что в ней царевич углядел, чего в ее дочке нет? Та, небось, и бела, и румяна, и... и вообще! Лучше она!
И сама Татьяна...
Хотя тут ей лишь зубами скрипеть оставалось. Боярыня Евдокия, хоть и старше возрастом, а выглядела куда как лучше. Пышная, статная, настоящая женщина, хоть спереди, хоть сзади поглядеть приятно. И обнять, и погладить.
Самой Татьяне приходилось и юбки нижние пододевать, и в рубаху кое-что подкладывать. И все одно — муж ворчал, что тоща, как высохший мосол. А он-де, не собака, костей не грызет.
А что Таньке делать, когда она всю жизнь такая? Ни сзади, ни спереди... дрожжи хлебные не помогали, заговоры не действовали. В юности тоща была, в старости костлява стала.
— Проходите, гостьи дорогие, мне из лавки винца принесли дорогого, франконского, сладенького. Можно себя побаловать. *
*- забавно, но водку особенно на Руси не пили. А вот легкое вино, медовуха — было. И женщины вполне могли выпить в компании подруг. Прим. авт.
— Благодарствую, — Евдокия лебедью проплыла, Татьяна наново зубами скрипнула, на Устинью поглядела.
— И ты проходи, боярышня. Сейчас моя Машенька спустится, найдется вам, о чем поговорить.
— Надеюсь на то, боярыня. Сестрами нам быть с ней, когда сговор состоится.
Боярыня кивнула.
А и то неплохо.
Сейчас Устинья так говорит, надобно, чтобы потом слова свои не позабыла. Да, ходили по столице сплетни, не удержишь. И что приглашали Заболоцкого к государю, и что царевич с Устиньей Алексеевной, вроде как, виделся. К отцу ее зачем-то приезжал...
Точно никто не знал, ну так сами сплетники чего захотят, додумают.
Устя потихоньку оглядывалась.
В той, прошлой жизни, никто ее сюда не приглашал. Да и к чему?
Сидит девица, шелками шьет, вот и пусть сидит себе. И хватит с нее.
А сейчас шла, думала, что глупа боярыня Татьяна. Понятно, мода всегда есть, на франконское, на лембергское, на джерманское.... Только моду сочетать надобно. Глупо ж!
Стена лебедями расписана, а на ней картина из Франконии. Баба на кушетке лежит, кавалер ей руку целует. Оба так изогнулись, словно и костей у них нет. Живому человеку так и не сподобиться-то!
Печь росская, изразцовая, а рядом с ней столик туалетный, перламутром отделанный. И уместен он тут, как седло на коровушке.
На столе набор столовый, джерманский, дорогущий, да боярыня половину не знает, куда приткнуть. Вот эти щипчики для торта, а она их в орехи колотые положила. Устинья ей про то не скажет, пусть ее. А только вещи мало покупать. Надобно вкус иметь и понимание.
А вот и Мария Апухтина.
Устя ее такой и помнила. Не в мать боярышня пошла, в отца. Статная, ширококостная, с пшеничной косой, с громадными карими глазами... у матери ее глаза тоже карие, но маленькие и острые, словно две иголки. А Мария смотрит на мир...
Мария смотрит на
