Костёр и Саламандра. Книга третья - Максим Андреевич Далин
Клай открыл дверь, рядом с которой валялись засов и сбитые замки, и густой зелёный запах чуть не удушил меня: в помещении было почти темно и пахло лесной травой, мертвечиной и кровью, но травой всего сильнее. А ещё я услышала безмятежный голос Ланса.
Он напевал, словно про себя: «Очаровательные глазки, очаровали вы меня… в вас столько прелести и ласки, в вас столько неги и огня…». Я просто представить не могла бы ничего более жуткого и ненормального, чем эта пошленькая песенка — и его тихий голос.
А Клай включил яркую электрическую лампу. И тут же кто-то простонал: «Свет… свет…» — будто свет причинял ему острую боль, и ещё кто-то охнул или всхлипнул.
Вдоль стен с двух сторон тянулись металлические решётки, к которым были привязаны или прикованы люди. Всю эту конструкцию — и решётки, и людей — обвивали тёмно-зелёные лианы. Я с ужасом, от которого подкосились ноги, рассмотрела: они врастали в тела и вырастали из тел, впивались в кожу и мышцы, разрезая, будто тонкие стальные струны. Но кровь почти не текла и ран было почти не видно. Только беспомощные люди, стоны, громкое дыхание — и зелёный монстр, то ли удушающий, то ли пожирающий их.
А Ланс тихонько напевал: «Очаровательные глазки, как я желал бы видеть вас…» — и я его увидела.
Его шикарная чёлка стала совсем седой, затрёпанного офицерского мундира было почти не видно под листвой. А лицо…
Он встретился со мной взглядом, узнал и улыбнулся.
Это было настолько нестерпимо, что я ухватилась за побег лианы — будто за раскалённую проволоку — и рванула.
— Ой! — вскрикнул Ланс. — Что вы, леди Карла! Не надо, больно!
— Ланс! — заорала я. — Очнись!
Он снова улыбнулся. Лучше бы вопил от боли, это не было бы настолько чудовищно.
— Она говорила: домой поедешь, к жене, — сказал Ланс тоном гимназистика-второклашки. Улыбаясь. — К куколке, понимаете, леди Карла! Обещала. Но, говорит, кое-что отвезёшь. Не в руках. Тебе ровно ничего не надо делать, только согласиться. Отвезти подарки тестю с тёщей. И останешься с куколкой… один…
Ланс улыбался, а по щекам его текли слёзы, о которых он явно не имел ни малейшего понятия. Он смотрел на меня совершенно чистым взглядом гимназистика — или, наверное, кадета — ребёнка, не артиллерийского поручика, не взрослого мужчины. И я этот взгляд еле выносила.
— Она говорила: тебе ничего не надо делать, только согласиться. Она каждый день приходит и спрашивает: хочешь поехать домой? А я вру, что не хочу… Вы мне снитесь, леди Карла? Или это снова она?
А загорелый парень рядом начал кричать — и я рявкнула:
— Клай, погаси свет!
И Ланс жалобно сказал:
— Не уходите, леди Карла!
Я погладила его по голове, как гимназистика:
— Мы с тобой вместе уйдём, не думай.
Клай погасил лампу, и пленные мало-помалу затихли. А Клай тронул меня за руку, шепнул:
— Как же мы их вытащим? Ты видишь — им худо от любой попытки… Я тут попробовал рисовать розы от адских сил, но оно вообще не реагирует, ни на одну… При этом ведь должен быть способ, должен… вот бы Валор нашёл архив Хаэлы!
Я взглянула на Тяпку. А Тяпка почему-то почти не волновалась: она с любопытством обнюхивала пол, засыпанный сухой листвой и опилками, землю пополам с навозом под решёткой и ноги Ланса. И у меня в голове начали появляться какие-то проблески.
Я потёрла клешню, которая чесалась, словно обожжённая. Прислушалась к Дару, который стоял во мне стеной, но…
— Клай, — спросила я, — а ты здесь демонов чуешь?
— Нет, — уверенно сказал Клай. — Точно нет. Знаешь… сейчас глупость скажу… у меня такое чувство, что оно в своём роде живое. Это растение. Не нежить.
— Поэтому и не реагирует на розы, — сказала я. — Это не адская тварь. Это перелесское что-то… какой-то их обряд, их фирменное чернокнижие.
— Проклятие! — заорал Клай так, что охнул пленник рядом.
— Ты что ругаешься? — удивилась я.
— Да нет! — радостно выпалил Клай. — Не я! Хаэла! Это проклятие, чернокнижное проклятие! Берёшь стихийную силу — ну вот, рост лианы этой — и им проклинаешь…
И я поцеловала его в закопчённую шершавую щёку:
— Ну конечно! Конечно, проклятие! Клай, чудо Божье, мы с тобой уже снимали, помнишь? Мы и не такое снимали! И сделаем снова! Я сейчас начну, а ты — ты поймёшь, когда присоединяться.
У меня пела душа. Я усадила Тяпку поодаль, резанула клешню прямо по ожогу — и принялась чертить окровавленным ножом. И запела, как когда-то во Дворце, заклинала чёрное зло развернуть острие на чёрное сердце, в котором зародилась ненависть. Найди, найди это чёрное сердце, вернись туда и останься там именем… и про себя перечислила пяток Тех Самых, которые были бы особенно рады видеть Хаэлу и о многом с ней побеседовать!
Я всей кожей — и Даром — сразу почувствовала, что всё делаю правильно. И Клай почувствовал и вспомнил, он присоединился, когда мы начали отпускающий обряд, — и вокруг нас зашелестело и зашуршало.
В тусклом, еле пробивающемся свете из окошек, скорее, напоминающих бойницы, мы оба видели, как шевелились ветви и листья — и как лианы растворялись, втягивались сами в себя. Дар бушевал во мне, как в вулкане, но сейчас это было совершенно блаженно — сейчас я явственно осознала, что Дар — Божий. И я — орудие Неба. Я резала себя и пела, и что-то страшно древнее принимало жертву, отступало, отступало — и потихоньку ушло совсем.
Они остались стоять — и кто-то сел, потому что его не держали ноги, а кто-то ощупывал себя, не веря глазам, и Ланс спросил с улыбкой, которая больше не вызывала у меня безнадёжного ужаса:
— Значит, вы настоящая леди Карла, да?
— Да, прекрасный мессир, — сказала я и вытерла своим рукавом его мокрые щёки. — Скоро к куколке поедешь. Без всяких мерзостей и предательства.
24
Меня разбудило осторожное прикосновение тёплой ладони к щеке.
Так поразило, что тёплая, — я вздрыгнулась, выдернулась из сна одним рывком, будто меня не погладили, а ударили. Живой?!
И Тяпка залаяла. Но весело: правда ведь, живой, но живой — Ланс, который сидел около меня на корточках, ничего ужасного. Я выдохнула — и увидела рядом Клая и Валора. Могла поклясться, что улыбаются оба, — спросонья, наверное: ничем ведь не изменились их фарфоровые маски.
А я сидела на целой груде новых перелесских
