Марианна Алферова - Небесная тропа

— Откуда взялась эта телка? — вдруг спросил Комар. — Я ее раньше не видел.

— Ее Фарн прислал, — веско бросил Кошелек и подвинул Комара локтем.

«Ребятки Фарна боятся, — подумала Танчо. — До колик в животе боятся. Но страх этот им нравится…»

Тут Фарн явился.

Вошел, улыбаясь, будто собирался каждого одарить стодолларовой купюрой. Но Танчо он улыбнулся особо и, обойдя стол, поцеловал ей руку.

— Танечка, радость моя, ну порадовала, н угодила! — воскликнул он одобрительно и по-барски потрепал ее по щеке, как преданную собачонку. И Танчо почему-то не обиделась, а напротив, возгордилась. — А ваши успехи как, ребятки? — обратился Фарн к остальным.

— Все добыли, все принесли, как велено, — пропищал комар тонюсеньким своим голоском. — Голову и руку…

— Молодцы, детки, хвалю! Отметить надо, раз такое дело.

Мужчин уговаривать дважды не пришлось. Комар тут же исчез и так же неожиданно вновь возник с авоськой, полной водочных бутылок.

«Трамвайщики» расселись за столом, как хищные птицы, покрытые налетом ржавчины.

Стаканы наполнились, звякнули и опустели.

— Хороша, зараза! — крякнул Кошелек.

— Эх, от первой до второй промежуток небольшой, — пискнул Комар.

И все вновь остаканились. Хмель Танчо не брал, будто не водку она пила, а воду. Только тело все легчало, легчало, и уже стало казаться, что сейчас оттолкнется она от плоской спинки неудобного старинного стула и полетит по воздуху, плеща руками.

— А мне Рика все же жалко, — роняя слезу, шепнула Светка на ухо Танчо.

— Рика? — переспросила та.

Так это Рик там?.. Она глянула в угол — туда, где прикрытый ковром лежал мешок. На миг ей показалось, что мешок под ковром шевелится, будто внутри что-то живое. Не успел, значит, Рик вернуться. Не смог. Все внутри у нее содрогнулось от непомерной жалости, в то время как оболочка, скаля зубы в подобострастной улыбке, чокалась с Фарном.

— Я…я долго ждал этого часа, — нараспев произнес Фарн, будто певец, пробующий голос перед выходом на сцену.

Голос его всех завораживал — даже «трамвайщики» замирали с раскрытыми ртами, когда Фарн начинал говорить. С их губ на стол шлепались комья недожеванной колбасы.

— То, что когда-то было украдено у меня, теперь наконец принадлежит мне по праву! — Фарн поднял наполненный темно-красным вином хрустальный бокал — единственный редкостный бокал среди плебейского сборища дешевых рюмок и стаканов — и медленно осушил его.

«Откуда у него вино? — подивилась Танчо. — Ведь разливали водку… кажется».

— Мы готовы сдохнуть за вас, хозяин! — пискнул, весь извиваясь от избытка преданности, Комар.

— Возможно, случай скоро представится, — снисходительно улыбнулся Фарн.

В дверях призраком возник Милослав и, тихо скуля, стал указывать пальцем то на свою изуродованную челюсть, то на Танчо.

— Танчо здесь по моему особому приглашению, — сообщил Фарн. — Хочешь выпить за ее здоровье?

Милослав опять проскулил невнятное.

— Уйди, — поморщившись, приказал Фарн. — Ты свое дело сделал, можешь теперь отправляться в больницу и залечивать раны.

Милослав смотрел на Фарна, как побитая собака смотрит на жестокого хозяина, жалко вскинув брови и часто-часто моргая.

— Неужели ты не видишь, что портишь нам застолье? — нахмурился Фарн.

Милослав подавил вздох, попятился и исчез. А может и не возникал вовсе?

— Букашки полагают, что им положено нечто за их заслуги. На самом деле ничего никому не положено. Не так ли, Танчо? — оборотился к ней Фарн.

— Но разве каждому не достанется его доля? — спросила Танчо.

— Доля чего?

— Любви.

Фарн расхохотался.

— Что ты понимаешь в любви, курица? Глупцы ждут от меня нежности, заботы, сострадания, не понимая, что я никого и никогда не любил. Это вы, обожая, мне служите, а я получаю вашу преданность и ваше служение. И вы должны быть счастливы этим. Ты счастлива, Танчо?

— Нет! — выкрикнула Танчо-первая, а Танчо-вторая содрогнулась от страха.

Этот миг выстрелила на Петропавловке пушка. Грохнуло громко, раскатисто, будто стреляли где-то совсем рядом. Звякнули на столе стаканы, дрогнули стекла в окнах.

— Время! — воскликнул Фарн и требовательным жестом ткнул пальцем в угол. — Дайте его сюда.

Кошелев притащил добычу и, повинуясь указующим жестам Фарна, вывалил на стол, прямо посреди жратвы и стаканов, отрубленную голову с длинными, слипшимися от крови волосами. Один глаз головы был закрыт, второй мутной стекляшкой уставился на Танчо. Она видела сероватую пористую кожу, в каждой поре которой застыла бурая каплюшка, полуоткрытые лиловые губы и зубы, измазанные в крови. Ей даже почудилось, что она различает немного высунутый наружу лиловый язык. Узнать в этом искаженном лице черты ЭРика было невозможно. Вслед за головой из мешка выпала кисть правой руки.

— Перунов глаз! — приказал Фарн.

Танчо попыталась противиться, но лишь мгновение. Что-то внутри нее надломилось с хрустом, и, дрожа от отвращения, ненавидя себя за свою животную трусость, она открыла сумочку и вытащила найденную коробку.

«И это все, что я могу — лизать бьющую меня руку? Остановись!» пыталась приказать Танчо-первая своей второй, раскисшей от страха половине.

Но тело повиновалось той, второй, и пальцы послушно протянули талисман.

— Не мне! — взвизгнул от ужаса Фарн и отпрянул. — Ему!

Тут Танчо увидела, что отрубленная рука медленно поднялась над столом, мертвые пальцы шевельнулись, то ли пробуя силы, то ли маня Танчо к себе. Покорно, как кукла, Танчо положила коробку на раскрытую ладонь. Но едва талисман коснулся мертвой кожи, как обрубок вспыхнул ярким огнем, и за несколько секунд рука превратилась в головешку со скрюченными черными сучками-пальцами, чтобы тут же рассыпаться хлопьями жирного пепла, а коробка шлепнулась в миску с салатом.

— Сволочи! — взревел Фарн. — Скоты! Обманули меня! Это не он! Не он? Где его настоящая голова?

От прежней вальяжной барственности не осталось и следа.

— Вот, перед вами, — пищал Комар.

— Это не ЭРик! — заорал Фарн. — Это другой. Первый встречный, попавшийся идиотам под руку.

— Мы замочили его, — заканючил Кошелек: от рыкающего баса остался лишь сиплый дрожащий шепот. — Все, как велено: руки, ноги, тулово, потом голова… Но тут приперся этот долбанутый псих, собрал обрубки и линять. Ну, мы помозговали чуток и решили, что любая башка сгодится. Раз Эрик мертв…

— Мертв? — передразнил Фарн. — Вы полагаете, что он так просто может умереть? В первый раз я отнял у него хлеб в блокадную зиму и заставил лечь в землю братской могилы. А он явился опять спустя полвека, чтобы встать мне поперек дороги! Но я бы мог его убить! Мог бы! Если бы вы, ребята, не напарили меня.