Наследник огня и пепла. Том IХ - Владислав Добрый
Но если мои причины ненависти были сугубо личные, у горожан счёты с Хаустом были в одной барже с ненавистью к моему покойному дяде Эмилю. Их обоих Караэн помнил со скрипом зубовным: Эмиля — как ловца людей на мелких проступках и шантажиста, Хауста — как его правую руку и бывшего шпиона, который, говорят, продал бы родную мать ради должности.
Со стороны, конечно, всё выглядело мерзко: ну вот, опять «по блату». А я однажды ещё в том мире, до всех моих возможностей тут, дал себе зарок — стану президентом, и никакого кумовства.
На деле — всё было не так просто.
— Вы не первый, кто так думает, — вдруг сказал Хауст, не оборачиваясь. Его голос был одновременно грустный и злой, как звук ложки голодного наёмника в пустом котелке. — Я слышал, что обо мне шепчут. Но я прошёл испытание. Сам знаешь.
Хауст сбился с «вы», да и сеньоркнуть забыл. Не уверен, что ненарочно. Мы ведь давно знакомы. К тому же нас теперь ещё кое-что сближает. Связывает. Был у нас с Хаустом на днях момент очень интимного общения — когда между нами был только Кинжал Истины. Один из тех редчайших артефактов, что мы нашли в Горящем Пике, в заброшенной сокровищнице рода Итвис. Простой на вид, с чёрной рукоятью из обсидиана и лезвием, которое не тускнеет. Когда его вонзают в плоть — вырывается правда.
Гвена оставила его на память в ноге Сперата. Сперат с тех пор носил его на поясе. Очень кстати.
Претендент от Великих Семей — чей-то многоуважаемый дядя — получив надрез на тыльной стороне ладони, глядя мне прямо в глаза, выложил, что будет делать только то, что полезно для его семьи. После чего через процедуру «кинжалографии» прошло ещё пара претендентов. Забавно, что даже люди, искренне считающие себя честными, говорят твёрдое «да» на вопрос: «Сокроешь ли ты вора, если я дам тебе за то тысячу дукатов?» И искренне изумлялись — с поднятием бровей и расширением зрачков.
Копаться в душах людей не сильно лучше, чем в их внутренностях, но очень скоро поток желающих стать «шерифом» иссяк. И тут появился Хауст. Учитывая, что сам по себе он небыл внесён в «Серебряную», а уж тем более в «Золотую книгу», его появление в ратуше вообще вызывает вопросы. Но я не смог отказать себе в удовольствии порезать этого гада.
Каюсь, я беседовал с ним куда дольше, чем с остальными. Я даже устал стоять в неудобной позе, пока держал кинжал в руках, кинжал торчал из Хауста, а я заглядывал ему в глаза. Вот интересно: я когда-нибудь узнаю, о чём говорила Гвена со Сператом в схожих обстоятельствах?
Но в тот день я узнал, что Хауст — вполне заслуживает эту должность.
Он родился в Железной Империи, среди руин, на границе голода и войны. Его первая работа — ловить дезертиров. Он знал, что такое месть. Знал, что такое справедливость. И, что хуже всего, научился отличать одно от другого.
В тот же день Хауст стал Смотрителем Комиссии Расследований. Ему выделили людей, стол в ратуше и даже тюрьму. Тюрьмой это место можно было назвать лишь с большой натяжкой. Небольшой подвал при восточной стене, превращённый в место временного заключения. Да и заключали тут редко. Караэн не любил держать людей за решёткой. Штрафы, порка, изгнание — куда привычнее.
Когда мы подошли к последней двери, Хауст на мгновение остановился. Взгляд его был напряжён, губы сжаты в тонкую линию.
— Он располагает к себе, — сказал он тихо. — Но я чувствую, как кожа свербит. Что-то не так.
— Ты уверен?
— Хочешь — пройду проверку снова, — огрызнулся он.
— Не надо. Веди.
Внутри камеры сидел человек средних лет, с приятным лицом и мягкой улыбкой. Он тут не страдал. Сидел, как гость в гостиной, руки сложены на коленях, взгляд — чистый, спокойный.
— Сеньор Магн, — проговорил он, поднявшись. — Благодарю, что нашли время. Мне казалось, что вас это дело заинтересует.
— Я слышал, ты нашёл убийцу?
— Да, — он чуть склонил голову. — Случайно. Услышал разговор в трактире. Он сам проболтался. Я передал слова сеньору Хаусту, но, увы… его отпустили. Может, сеньор Хауст позарился на его золото?
Говорил он так искренне, так уверенно — что почти хотелось извиниться перед ним за доставленные неудобства. Я даже посмотрел на Хаустa, ожидая оправданий, гнева, возмущения. Его лицо выражало не больше эмоций, чем кафельная плитка, на которую попала струя мочи.
Я молча кивнул Сперату. Тот вытянул из ножен Кинжал. Протянул его рукоятью вперёд. Я на секунду застыл, чувствуя себя так, будто хочу порезать хорошего человека. Хауст перехватил Кинжал.
— Сеньор, это излишне, — сказал узник, не теряя самообладания. — Я же добровольно пришёл. Я помог.
— Конечно, — сказал Хауст. — Просто обычная мера. Такие теперь правила.
Он ещё не окончил фразу, а уже быстрым движением вонзил кинжал в плечо человека. Тот взвыл. Не от боли — от того, как вырывалась из него правда.
— Я! Это я! Я убил её! — закричал он, захлёбываясь. — Я не хотел, не знал, что она будет там… я… думал, что это шутка! Шутка! Я просто толкнул её! Только толкнул!
Слова вылетали из него, как искры из костра. Он корчился, прижимая плечо, кровь стекала по руке, но Хауст не отводил взгляда.
— Он подставил случайного человека, — выдохнул я. — Нарочно?
— Хотел — чтобы был виновный. Люди меньше задают вопросов, когда знают виновника, — ответил Хауст и, наконец, выдернул клинок.
Мужчина обмяк, тяжело дыша. В камере снова стало тихо. Только капала кровь.
— Этого человека мы забираем с собой, — сказал я.
Хауст вскинулся:
— Согласно правилам, его должны судить.
— Осудите заочно. Я свидетель, что он признался на испытании Кинжалом.
— Судья должен назначить наказание.
— Он назначит смерть, — сказав это, я развернулся и пошёл прочь. Волок едва успел шагнуть в сторону. Сперат последовал за мной — за узником придут наши слуги.
— Магн! Сеньор, — сначала вопреки этикету окликнул меня Хауст, но спохватившись и попытался смазать неподобающее отношение вежливостью. — Вы оставили Кинжал.
Я остановился. Сперат, урча как тигр, попытался прижаться к стене, чтобы освободить мне поле обзора. У него получилось наполовину. Я долго смотрел на Хаустa, протягивающего Сперату кинжал рукоятью вперёд.
—
