Тьма на кончиках пальцев - Дмитрий Швец
И его полная противоположность. Высокий, в таких же армейских, но начищенных до блеска сапогах, в офицерской шинели без погон и прочих знаков отличия, в широких кавалерийских штанах, кителе, застегнутом под самый подбородок, чисто, до синевы, выбритый, причесанный. Без оружия и головного убора.
И если от первого за версту несло страхом и ощущением собственной значимости, то от второго исходила сила. Настоящая, какая идет от людей, четко знающих цену не только себе, но и всем окружающим. Его пронзительные зеленые, глаза впивались в человека, считывали его, словно обложку книги и за мгновение решали, что человек из себя представляет.
Именно второй и говорил с отцом. Точнее, разговоры уже кончились и еще не начались. Он стоял возле отца, позволяя тому ознакомиться с бумагами.
Отец читал никуда не спеша. Он успел переодеться, в свежую белую, выглаженную рубаху с накрахмаленным хрустящим воротником, атласную жилетку с крохотными карманами, из правого торчал уголок платочка, из левого золотая цепочка часов.
Я остановился на верхней ступеньке, поймал недовольный взгляд стоящей у стола и теребящей разложенные для пасьянса карты, Анастасии Павловны. Она смотрела на меня, опустив голову, сдвинув брови, словно говорила, что в происходящем виноват я.
— Господа! — я спустился на ступеньку ниже. — Что здесь происходит, господа?
— Глеб! — отец оторвался от бумаг, поднял на меня взгляд и едва заметно покачал головой. — Не вмешивайся, Глеб.
— Я лишь хочу понять, что происходит. Кто эти люди? И почему они пришли сюда с вооруженным конвоем? — я кивнул за окно, где с ноги на ногу переминались два замерзших солдата с винтовками за плечами.
— Что происходит? — передразнил меня небритый коротышка. — Батьку твоего срестовываем, — осклабился он. — Вот что происходит.
— Пахомов! — выдохнул военный и закрыл глаза, словно фамилия напарника вызывала у него сильнейшую головную боль.
— Да, Ваше Благородие!
— Заткнитесь, пожалуйста! — не открывая глаз, произнес военный.
— Так точно, Ваше Благородие! — кожаная куртка заскрипела, когда небритый вытянулся в струнку.
— А вы, — военный поднял на меня взгляд, тонкие губы его изобразили короткую улыбку и тут же сжались, — должно быть, Глеб Сергеевич? Сын Сергей Сергеевича?
— Именно так, — кивнул я. — С кем имею честь?
Военный открыл рот, чтобы ответить, но отец поднял руку и тот, кивнув, не произнес и звука. Медленно сложив бумаги и опустив, их отец повернулся ко мне.
— Глеб, прошу тебя, не встревай, — серьезно произнес отец, не сводя с меня взгляда. — Ты помнишь, о чем мы говорили вчера? — я кивнул. — Тогда прошу тебя, не вмешивайся во все это. Пусть все будет так, как должно быть. Они люди опытные разберутся, что к чему, и кто и в чем виноват. Главное помни, я не виноват ни в чем.
— Это правильно, — кивнул военный. — Послушайте вашего батюшку. Не стоит во все это вмешиваться. Мы разберемся. Поверьте, мы умеем разбираться. И вполне может статься, что батюшка ваш прав и в том, что он лично ни в чем не виноват и все обвинения с него будут сняты.
— А насколько серьезны обвинения? — не сдержался я.
— Лет на двадцать каторги, — прыснул человек в кожаной куртке и неприятно хохотнул.
— Пахомов! — устало прикрыл глаза военный.
— Молчу, Ваше Благородие! — отчеканил его напарник и двинулся к камину, оставляя на чистом пакетном полу следы грязных сапог.
— Не беспокойтесь, Глеб, у Пахомова странное чувство юмора. Ни о каких двадцати годах каторги речи, конечно же, не идет. Скрывать не стану, Сергей Сергеевич, пока обвиняемый, но мы разберемся, и как знать, возможно, он станет свидетелем.
— Или не станет, — вновь подал голос Пахомов, словно прочитав мои мысли.
— Пахомов, твою мать! — военный заскрипел зубами, вот теперь он был раздражен.
— Уже заткнулся, Ваше Благородие. Насовсем, Ваше Благородие, заткнулся.
— Еще раз услышу от тебя звук, и ты пойдешь веселиться к конвою.
Угроза возымела действие. Пахомов сник, молча, дошел до камина, присел на корточки, стал ковырять еще не остывшие угли.
Военный же посмотрел на меня, вновь выдал слабую улыбку, покачал головой и виновато пожал плечами, словно извинившись за своего напарника.
Я присел на ступеньку. Отец вновь развернул бумаги, полностью погрузившись в них. За спиной моей раздались тихие шаги. Я оглянулся. Наташка оделась в домашнее платье, кое-как причесала непослушные волосы и встала наверху, положив руки на перила.
— Наталья Сергеевна, — просиял военный. — Рад вас видеть в добром здравии! — он поклонился.
— Ты знаешь его? — нахмурился я.
— Нет, - испуганно замотала головой Наташка.
— Тогда откуда он знает тебя? — я нахмурился сильнее.
— Работа такая, — вместо Наташки ответил военный. — Мы знаем все, обо всех, кто живет в этом доме. Работа обязывает знать кто может представлять опасность, а кто нет. люди всякие бывают, кто-то не так терпелив и понятлив, как Сергей Сергеевич, могут и в драку кинуться. Потому и Пахомов здесь. На всякий случай, - военный говорил, повернувшись к отцу, но говорил он для меня, на отца он почти не смотрел, зато на меня косился регулярно. – Мы собираем информацию обо всех. И о слугах, и прежде всего о семьях обвиняемых в преступлениях. Поэтому даже не будучи знаком с вами лично, я представляю кто вы есть. Наталья Сергеевна же так быстро пробежала, что я не успел даже поздороваться с ней, – он повернулся к сжавшейся в комок Наташке и чуть улыбнувшись поклонился. - Не думаю, что причастность вашего отца подтвердится, - вновь заговорил он, - но информацией мы владеть обязаны. Такая у нас работа. И поскольку мы должны знать все и всех, нам отчаянно не хватает еще двух дам. Елизаветы Федоровны — вашей матушки и Ольги Сергеевны, вашей сестры.
Он говорил со мной, не сводя с меня взгляда и все время странно улыбаясь. От улыбки его у меня внутри все холодело. Становилось не по себе, хотелось убежать подальше, спрятаться под кроватью, или хотя бы зарыться под одеяло. Но я сидел и смотрел в его глаза. Пронзительные зеленые, словно читающие мысли, глаза.
Рядом со мной кто-то сел. Кто-то маленький прижался ко мне, крохотные ручки вцепились
