Тьма на кончиках пальцев - Дмитрий Швец

— Не бойся, Глеб, — проговорила Оленька, прижимаясь ко мне. — Они не плохие люди. Они защищают нас. Обычно. И сейчас они не хотят нам вреда. Он не хочет, — она кивнула на военного. — А он хочет, — она взглянула на разглядывающего кочергу Пахомова. — Он никому не хочет добра. Он злой человек. Он завидует нам, завидует всем, у кого есть больше, чем у него. То есть почти всем.

Военный поднял бровь, улыбнулся Оленьке и сделал это не так как мне, он улыбнулся открыто, широко, по-доброму.

— Слушайте вашу сестренку, Глеб Сергеевич. Маленькие дети иногда бывают умнее нас, взрослых.

Он замолчал, улыбка сползла с его лица, растерянный и вместе с тем злой взгляд прикипел к висящему на груди Оленьки амулету.

— Неожиданно, — прошептал он, обошел отца, поднялся на две ступеньки и замер. — На счет Пахомова, Ольга Сергеевна, вы совершенно правы, — он наклонился, лицо его оказалось напротив кулона, взгляд впился в пульсирующий камень. — Откуда у вас это? — он протянул руку к кулону, но тут же ее отдернул.

— Глеб подарил, — ответила Оля, пряча кулон в кулачке.

— Да? — военный перевел взгляд на меня. — А вы, Глеб Сергеевич, где его взяли?

— На рынке купил, — буркнул я, сдвигаясь и закрывая Оленьку собой. — У бродячего цыгана.

— Хорошо, — кивнул военный, залез в карман, достал карточку. — Когда в следующий раз встретите этого торгующего подобными вещами цыгана, сообщите мне, будьте так добры, — он протянул мне карточку. – И прошу вас, как можно более оперативно. Мы покроем все ваши расходы.

Я машинально взял, взглянул на нее, цифры телефона и почтовый адрес, ни имени, ни других данных.

— Просто отставьте информацию тому, кто снимет трубку. Или отправьте сообщение телеграфом, — сказал он и ловко спрыгнул вниз через четыре ступеньки.

— Я готов, — сказал отец, протянув ему бумаги. — Позволите собраться и попрощаться с семьей?

— Собраться позволю, как без этого, — кивнул военный. — А прощаться не торопитесь. Рождество вы дома вряд ли отметите, но возможно к Новому Году и вернетесь.

Отец кивнул и ушел.

Наташка присела рядом с Олей, обняла ее. Так мы и сидели втроем на лесенке, не двинулись и не пошевелились, даже когда в гостиной появилась мама. Красивая, как никогда, гордая, в шикарном широком платье, на шее золотое колье, в ушах сверкают бриллианты, красная помада подчеркивает линию губ, на щеках румянец. Лишь тени вокруг глаз выдают ее переживания, но это видим лишь мы, те, кто ее давно знают.

Военный поклонился.

— Елизавета Федоровна, рад вас видеть, — приветствовал он ее.

— Не могу сказать того же о вас..., — мама сделал паузу, ожидая, когда он представится, но военный проигнорировал ее.

— Понимаю, — кивнул он, вместо имени. — Нам редко рады и поверьте, мы тоже не в восторге от работы, которую приходится выполнять и в Рождество.

— Вы могли бы дать нам отметить праздник в семейном кругу. В полном семейном кругу, — не то попросила, не то пожаловалась мама.

— К сожалению, не мог. У меня тоже есть начальство и ему все равно Рождество ли, Новый ли Год, или чей-то день рожденья, или похороны. Начальству подавай результаты.

— Я буду жаловаться, — пообещала мама.

— Буду только рад, если ваша жалоба будет услышана, — радостно заулыбался военный. — Вы представить себе не можете, как противно арестовывать людей в праздники. Но такова моя работа и не выполнять ее я не могу.

— Ваше Благородие, — подал голос Пахомов, не позволив военному продолжать. — Дом обыскивать будем, Ваше Благородие?

— Пахомов, — печально опустил плечи военный. — На каком основании, Пахомов? Для обыска санкция нужна. Понимаешь, бумага, понятые, следователи. Умерь свое рвение, Пахомов, не доведет оно тебя до добра.

— Но я подозреваю, что..., — он осекся, заметив маму.

Взгляд его посоловел, на губах засветилась улыбка. Он тяжело сглотнул, подобрался, двинулся к ней, на ходу поправляя куртку и пистолет.

— Пахомов! — рявкнул военный, но это не остановило человека в кожаной куртке. Он продолжал приближаться к маме, приглаживая ежик русых немытых волос.

Я аккуратно снял руку Оли со своей. Наташка, уловив мое движение, прижала к себе сестренку. Я встал, шагнул вниз, не сводя взгляда от застывшей статуей мамы. Я не понимал, почему она ничего не делает, но что собирается сделать Пахомов, догадывался.

Еще ступенька вниз, еще одна. Мама продолжает равнодушно смотреть на приближающегося, ухмыляющегося, чувствующего свою власть Пахомова. Она словно загипнотизирована им. Стоит и смотрит ему в глаза.

Военный перекрыл Пахомову путь, схватил за плечи, зашипел:

— Вася, ты охренел совсем? Уймись!

— Отойди-ка, Твое Благородие, не вмешивайся. У одних все есть, у других нет ничего. Ты посмотри на этот домик, посмотри, чего тут у них красивого, яркого. Живут аки сороки, все, что блестит, к себе в гнездо тянут. И жены то у них какие, не чета нашим девкам. Глянь на нее, Ваше Благородие, глянь какая красивая! Ажно дух сводит! Ажно ноги подкашиваются! Это же не женщина, это же чистейший восторг. И в ушках у нее твои с моей годовые зарплаты вместе. И то, должно не хватит, чтобы даже одну сережку купить. Да бог с ними, с сережками, ты, Твое Благородие, видишь какая она. Да за такую женщину и жизнь отдать не жалко, только бы пальчики ее раз поцеловать.

— В патруле сгною! — зашипел военный в лицо напарника. — Будешь вечно по борделям неверных мужей ловить.

Пахомов открыл рот, но ответить ему не дал мой отец. Он вышел из кабинета, в дорожном костюме с кожаным саквояжем в руках. Не говоря ни слова, прошел мимо пришедших за ним людей, подошел к маме, уронил саквояж и никого не стесняясь, поцеловал маму в губы.

Пахомов тихо выругался и, отвернувшись, отошел. Я бы и не слышал его слов, если бы не стоял так близко. Я бы не видел, как рука его сжала рукоять пистолета, как сгорбились его плечи, как злоба исказила его лицо.

Отец что-то сказал маме, развернулся, поманил нас. Крепко обнял, поцеловал каждого, улыбнулся и, развернувшись, протянул руки военному.

— Я готов, поехали!

— Ну, зачем же такие формальности, Сергей Сергеевич, — лишь взглянул на