Дихотомия - Игорь Шамин
Близилось время обеда. Старик уселся на суровую деревянную скамью, шире расставил ноги и, повернув лицо по направлению к солнцу, захрапел. Вокруг только и слышны были, что касание ножа о чешую, да мирное похрапывание.
— Демиан, сорванец, принеси мне выпить!
Старик был верен своим привычкам, в обеденное время сдабривая горло глотком вишнёвого эля. Меня и самого неоднократно тянуло попробовать его на вкус, но страх пересиливал любопытство. Лишь однажды мне довелось испить его, да и то, по предложению Хмеля. Тогда напиток показался мне до дури кислым, и я выплюнул всё, что взял на пробу. Возможно, у старика иной год выдержки, иначе я не могу объяснить, что же он за человек такой, что пьёт эту бодягу литрами…
Отхлебнув, тот издал довольный звук: нечто среднее между урчанием зверя и кашлем собаки. Морщинки на лбу разгладились, а хмурое выражение сменилось улыбкой. Старик был навеселе. Лучшее время, чтобы поднять волнующий вопрос…
— Господин… я впервые обращаюсь к вам с подобной просьбой… Поверьте, если бы не крайняя нужда, я бы никогда не посмел…
Старик поднял правую бровь, сощурил глаза, дёрнул ухом. Он даже отставил в сторону кружку, посчитав, что ради такого привычка подождёт. Старик был весь внимание.
— Так вот, смею просить у вас, за долгую и неустанную службу небольшую прибавку к…
— Прибавку? — прервал меня тот, вдребезги разбив заготовленную фразу. — Прибавку к работе?
Помявшись на месте, старательно подыскивая нужные слова, я посмотрел так твёрдо, как только мог. Для этого мне пришлось завести назад руки, до боли сжимая пальцы. Боль отрезвляет. А сейчас из нас двоих я должен быть трезв. Трезв и решителен.
— Не только работы, господин. Конечно, я готов трудиться больше положенного, но за отдельную плату. Дело в том, что моя матушка тяжело больна. И мне необходимы дополнительные деньги. Другими словами… Господин, я прошу повышения!
Секунда, возникшая между просьбой и готовым сорваться со старческого языка ответом, показалась мне вечной пыткой, полной одновременно большой надежды и крохотного шанса на успех. Потупив взгляд в землю, я готов был услышать в свой адрес всё что угодно, вплоть до оскорбления, но чего я не ожидал получить, так это бурного, неистощимого смеха.
Старик впал в истерику. Он смеялся так громко, что спугнул всех рыб в реке. Никогда мне ещё не доводилось видеть такого неистовства, граничащего с помешательством. Смех, с хрипом вырывавшийся из раздражённой гортани, оглушал подобно взрыву.
Я побледнел. Ладони за моей спиной стали иссиня-чёрными.
***
Старик мирно похрапывал. Кружка, опрокинутая набок, зияла пропастью. Опустошённым чувствовал себя и я, будто глоток, сделанный стариком, отнял частицу моей жизни. В некоторой степени так и было — я горбатился здесь за гроши, убивая здоровье. Пройдёт немало лет, как руки мои вконец огрубеют, а я не буду способен ни на что, кроме отрывания голов дохлым рыбам.
Хотя кого я обманываю? Я уже ни на что не способен.
Раздался женский крик. Поискав глазами источник шума, я ничего не обнаружил, и только по повторному крику понял, что звуки доносятся из-за угла.
Как же не вовремя! Ещё и энергии почти не осталось…
Повернувшись в сторону дремлющего старика, я в сердце махнул на него рукой. Едва ли от пьяного будет толк. На цыпочках продвигаясь к месту, откуда доносился шум, я держал перед собой нож, на котором в солнечных лучах поблёскивали частички чешуи. Крики раздались повторно. Я отчётливо различил звуки борьбы. Девушка оказалась не из робкого десятка.
Отбросив осторожность, я перешёл на бег. Выскочив на неприятелей из-за угла, застыл на месте. Двое громил, каждый в три раза больше и выше меня. Обстоятельство внезапной встречи меня настолько шокировало, что я чуть было не выронил нож, поймав его с третьей попытки. Заслонив собой девушку, принял боевую стойку. Или нечто, на неё похожее. Ноги подкашивались. Руки тряслись. А дыхание сбилось настолько, словно я пробежал не один километр.
— Не двигайтесь! Предупреждаю лишь раз!
Окинув презрительным взглядом чешуйчатый нож, громилы медленно закатали рукава. Я приготовился к худшему, ища глубоко внутри остатки Теневой магии. Но, прежде чем я успел что-то предпринять, мощным ударом меня прижало к земле. Я потерял сознание.
Глава восьмая, в которой рассыпаны гвозди
Чёрный коридор, где шаги гулким эхом отскакивали от стен, был бесконечным. Пусть я и шёл прямо, не имея даже слабой возможности заблудиться, чувство, что мне удалось потеряться, не покидало меня ни на миг. Вокруг ни ветра. Свечи на стенах погасли. Аромат исчез, воск застыл в выражении глубочайшей скорби (если приглядеться, то очерченные линии походили на тысячи лик), но несмотря на это, я отчётливо знал, куда держу путь. И, что ужаснее, различал под ногами хруст осенних веток.
Нет. Не веток. Костей…
Я ступал вперёд. Перебирал слабеющими ногами, вздрагивая, словно от дуновения ветра. Теряя равновесие, хватался за стену, натыкаясь на чьи-то холодные, липкие руки, но, тотчас отпрянув, продолжал путь. Порой мне казалось, что выход близко, но затем меня страшило, что, даже найдя его, я не сумею понять, что передо мной — выход. Пытаясь зрительно представить его, я лишь сильнее запутывался, утопая в сомнениях. Время обрело бесконечность, пространство стало непознаваемым, а сам я словно утратил саму возможность существования. Блуждая по коридору, не в силах убедиться, что ноги мои движутся, я ощущал холодный пот, струящийся по сгорбленной спине. Попытки разогнуться отдавались острой болью и ужасом, что стоит мне только встать во весь рост, как потолок надо мной обретёт зримые формы, с грохотом рухнув вниз.
Испарина выступала на лбу. В горле скребли кошки, хрипом вырываясь наружу, пока я, сдерживая рвотный позыв от налетевшего трупного запаха, не заметил далёкий отблеск. Языки пламени скользили по стенам. Развернувшись, я застыл. Длинный коридор превратился в тупик. Позади стена, а впереди — пожирающий сухие кости огонь.
***
Раскрытые глаза полоснули всполохи пламени. Вскрикнув, я не сразу понял, что огненный водоворот — не более чем отблески пылающего камина, а сухие кости — постель с дырявыми простынями и лоскутами ткани вместо одеяла.
Облегчённо выдохнув, я ещё долгое время боялся пошевелиться, но чем дольше наблюдал за игрой камина, тем больше убеждался, что окончательно проснулся. Незнакомое место было реальным. Таким же как боль в
