Год гнева Господня (СИ) - Шатай Георгий

— С-срочно беги за братом Безианом! — Заметив недоумевающий взгляд Ивара, ризничий поспешно добавил: — Это наш л-лекарь. Он должен быть в лазарете, быстрее!

— Где у вас лазарет?

— С-сразу за странноприимным домом! Быстрее же!

Не теряя времени, Ивар что есть духу помчался к воротам аббатства.

***

В лазарете лекаря не оказалось. Один из отдыхавших там после кровопускания стариков предположил, что лекарь, должно быть, занят на травяных грядках. Прежде чем бежать туда, Ивар заскочил к себе в келью и бросил игрушку на матрац — чтобы не выглядеть нелепо в глазах монахов.

На выходе из странноприимного дома он носом к носу столкнулся с лекарем Безианом. Ивар рассказал ему вкратце о произошедшем: что на площади перед церковью ранили какого-то кагота, что раненого занесли в церковь и что ризничий послал Ивара за лекарем. Брат Безиан долго не раскачивался, лишь сбегал в лазарет за своей сумкой — и вскоре они с Иваром уже входили в притвор церкви Сент-Круа.

Раненый кагот лежал недвижно на каменном полу, прижав к животу неестественно выкрученные руки. Рядом с ним молча стояли ризничий и тот молодой горожанин с высоким насмешливым голосом. Ни друзей кагота, ни девушки в церкви уже не было.

— Поздно, — бесстрастным голосом обронил молодой горожанин. — Нож задел жизненные токи, его было не спасти.

— Кто знает, любезный Дамиан, — возразил лекарь, склоняясь над телом. — Все в руках Господа!

— Ну-ну, — скептически скривил тонкие губы тот, кого назвали Дамианом. — Чем попусту терять время, лучше бы сообщили своему аббату, что городские стражники опять нарушили ваше совте.

— Как?! — возмущенно поднял взгляд лекарь.

— Увы, брат Безиан, — сокрушенно подтвердил ризничий. — Я пытался объяснить им, что площадь перед церковью относится к аббатскому совте, но все без толку. Эти остолопы лишь упрямо твердили, что у них приказ мэра. Какой мэр, какой приказ — когда у нас грамота от самого Гийома Великого?!

— И что сделали эти нечестивцы? — поднимаясь с колен, спросил лекарь.

— Забрали обвиняемую в убийстве к себе, в городскую тюрьму под мэрией.

— Обвиняемую? — вмешался Ивар. — И кто же эта обвиняемая?

— Тот торговец, что привел стражников, будто бы своими глазами видел, как каготка зарезала своего жениха, а двое других каготов покрывают ее, пытаются выгородить. — Ризничий с досадой смотрел на испачканный кровью пол притвора.

— Брат Безиан, а что за совте нарушили стражники? — спросил Ивар лекаря, неспешно собиравшего свою сумку.

— Это тебе пусть наш любезный Дамиан объяснит, — с неохотой ответил лекарь. — Он у нас тут вечный всезнайка.

Не обращая внимания на колкости в свой адрес, Дамиан, кивнув в сторону Ивара, спросил лекаря:

— А это кто такой?

— Наш новый скриптор из Англии, Иваром звать, — отозвался лекарь. — Увы, ты был прав, Дамиан: жизнь покинула это бренное тело. И вот что нам теперь с ним делать?

— Когда я стоял в толпе, — вмешался Ивар, — мне показалось, что те каготы как будто поджидали кого-то со стороны ворот Сент-Круа. Одна торговка еще сказала, что они будто бы пришли венчаться в нашу церковь. Может, подождать на площади, вдруг приедут их родственники?

— Разумно, — кивнул головой ризничий. — Только недолго, а то скоро к вечерне звонить.

Фрагмент 9

— Так все же, что это за совте такое? — обратился Ивар к Дамиану.

— Если в двух словах — земля, находящаяся под защитой Церкви. На нее не распространяются законы города или сюзерена. Когда-то такие территории создавали, чтобы крестьяне охотнее отправлялись осваивать новые земли. Потом на их место пришли бастиды.

— А почему совте находится прямо внутри города?

— Изначально оно было в пригороде. Но когда построили третью стену, обхватив часть аббатских земель, тогда оно и оказалось внутри. Только жюраты с монахами до сих пор спорят о точных границах.

— Спорить тут не о чем, — решительно возразил ризничий. — Границы эти известны, и чужого нам не надо! Это горожане всё тянут свои алчные лапы к чужому. Мало им своих таверн да ремесленников, обязательно нужно еще да еще прихватить!

— Для чего это им? — поинтересовался Ивар.

— Жители совте, — менторским тоном принялся рассказывать Дамиан, — в том числе трактирщики, освобождены от пошлин на вино, а ремесленники не платят за патенты.* По крайней мере, так трактуют свои права клирики. Жюраты же считают, что совте — это не более чем место прибежища беглых преступников, откуда они могут писать свои прошения или вести переговоры с родственниками жертвы. Как бы то ни было, и те, и другие сходятся в том, что нельзя арестовывать преступников, укрывшихся на территории совте. Поэтому стражники, забравшие каготов, скорее всего, получат по шее. И хорошо, если просто отделаются публичным покаянием и небольшим штрафом.

[*Разрешения на право заниматься тем или иным ремеслом]

Лекарь Безиан и ризничий разошлись по своим делам, а Ивар и Дамиан встали на углу церкви, время от времени поглядывая в сторону ворот Сент-Круа. После небольшой паузы Ивар спросил:

— Быть может, вопрос мой неуместен, но все же: отчего наш лекарь назвал тебя всезнайкой?

— Да оттого, что ревнует, — рассмеялся Дамиан. — Брат Безиан с грехом пополам проучился пару лет на медикуса в Париже, причем давным-давно, а я скоро стану магистром медицины в Монпелье. А как ты понимаешь, медицинская школа в Монпелье — это тебе не тупые парижские костоломы. И это опричь того, что я учился свободным искусствам в Тулузе.

— Тогда ты наверняка знаешь, кто такие эти каготы, о которых мне уже успели наговорить всяких странностей?

— И что именно тебе понарассказывали?

— Что они прокаженные — хотя никаких видимых признаков лепры у тех четырех каготов я не заметил. Что они воняют, что у них уши без мочек, что они потомки готов и каких-то басахонов, что у них на ногах перепонки как у жаб — ну и все в таком роде.

— Да, все это было бы весело, если бы не было так печально, — покачал головой Дамиан. — Однако меня удивило, что тебе знакомо слово «лепра». Ты знаешь греческий?

— Немного, — сдержанно улыбнулся Ивар.

— Вот как? Редкий случай в нашем торгашеском городке. Однако разговор о различиях между лепрой и проказой заведет нас слишком далеко. Конечно же, у каготов нет никаких перепонок, поросячьих хвостиков, ушей без мочек, огромного зоба и всякого такого. А если и есть, то немногим больше, чем у обычных людей.

— Тогда почему про них говорят такое?

— Почему? Потому что людям нужны изгои. Ведь ничто так не возвышает тебя в собственных глазах, как унижение ближнего. Ничто так не подчеркнет белизну твоих одежд, как нечистоты на платье соседа. И правители совпадают в этом с простецами. Ибо если желаешь править — разделяй. Хочешь отвлечь и сплотить своих подданных — укажи им врага, кого-то, отличного от них. Нет врага — выдумай. Иначе они выплеснут свою слепую злобу на тебя самого.

— Так эти каготы действительно потомки сарацинов?

— Кто их знает. Да это и не столь важно. Я думаю, что нет. Кто-то из них, быть может, и носит в себе сарацинскую кровь — но сколько ее там? Есть те, кто считает, что они — потомки готов, когда-то изгнанных франками с этих земель. Я в это не очень-то верю. Скорее уж я поверю в то, что они правнуки лангедокских катаров, сбежавших от римской инквизиции более века тому назад. Или осколки каких-то других сект. Или перебежчики из-за Пиренеев, в том числе иудейских кровей. Большинство же, я думаю — просто потомки беглых сервов, младших сыновей, бродяг, нищих и прочего сброда. Всех тех, кому не нашлось достойного места в этой жизни. Наверняка среди них были и прокаженные: сбежавшие из лепрозориев, заразившиеся по пути в Компостелу или еще как. Но больные лепрой давно умерли, а стигма прокаженных — осталась. Ибо проказа — та, что именуется иудейским словом «царaaт» — есть не просто телесный недуг. Это грехи отцов, проклятие, наложенное Господом на предков. Так пишут авторитеты: Руф Эфесский, Авиценна, многие. Если, конечно, нам не соврали Герард Кремонский и прочие известные толмачи.