Возвращение (СИ) - Галина Дмитриевна Гончарова
Аксинья про то не догадывалась, слушала, как музыку.
— Мишенька, меня в палаты царские не пускают. Не берут с собой.
Вот и ладно.
Нужна ты там, как прошлогоднее... гнилое яблоко.
Но вслух Михайла то не сказал.
И обнял, и приласкал, и погладил, и успокоил.
— Ксюшенька, неужто ты на сестру родную управы не найдешь? Ты у меня умница, все у тебя получится... сделай вид, что одумалась, поняла все... вот и видеться чаще сможем!
Аксинья закивала.
Михайла довольно улыбался.
Вот ведь дура набитая... но и польза от нее есть. И он все про свою красавицу любимую знает. И царевичу расскажет, что тому надобно. А царевич слушает, радуется, Михайлу приближает...
А рядом с царевичем — выгодно. Приятно рядом с ним, сытно, спокойно... да и просто так в палатах царских побывать...
Михайла уже пару сенных девушек в тихий уголок затащил, а почему нет? Коли бабы тают от красивого наглеца? Пользоваться надобно!
А еще....
Разные ведь случаи бывают.
Где монетку прихватишь, где камушек, а места, чтобы добычу сбыть, парень и так знал хорошо. Пусть пятую часть цены он получит... нет-нет, он не увлекался.
Но у воды быть, да не напиться?
Брал только то, что опознать нельзя. К примеру, жемчуг — ежели у кого пара жемчужин с одежды отпоролась, так ведь мало ли, где оно могло потеряться?
А Михайле в прибыточек. Ему вид поддерживать надобно. И за оказанные услуги благодарить, и...
Мало ли что.
Мало ли кто...
Язык-то у Михайлы хорошо был подвешен, вот он уши Ксюше и заговаривал. А сам бдительности не терял. Не ровен час, застанут их вдвоем... жениться ведь придется! А ему не эта дурища нужна! И даже если открутиться получится... Устя потом на Михайлу обидится.
Не надобно ему такого!
Так что с полчаса еще Михайла покрутился, да и к дыре в заборе. Хорошо еще, Аксинья его провожать не пошла, на сеновале осталась. А сам он сторожко шел, к каждой тени приглядывался, к каждому ветерку принюхивался.
Потому и услышал.
Возился кто-то у потаенного лаза. Сопел в темноте. И кислыми щами от кого-тио воняло безбожно. Михайла враз затаился, с забором слился. А вдруг — его караулят? Ксюха ж дура, могла и не утаиться. Вот и поставил боярин кого — его, Михайлу, хватать, да на правеж?
Не надобно нам такое!
Подождем. Посмотрим... но кажись, не боярские то люди. Не такие они. Неправильные. Чем ему те две тени показались подозрительными?
Да кто ж знает?
А вот только нечего им было рядом с лазом делать, вот нечего! А еще...
— Трут еще мне дай.
— На.
Михайле и того хватило. Это в пиесках, на ярмарке скоморохами сыгранных, тати свое черное дело подробно обсуждают, да ждут, покамест не схватят их. А в жизни не так оно
Все до дела обсуждается. Все проговаривается. Кому и откуда идти, кого и когда бить... понятно, бой все поменяет, но основа останется. И вот такие мелочи.
Кому трута не хватит, кому пара стрел понадобится, или нож наточить...
Михайла и не колебался, когда две тени полезли в дыру. Дождался, пока второй пролезет — и отлепился от забора, прямо у него за спиной.
Кистень, гирька на цепочке, только свистнул. Ударил, с воском ворога встретился, аж хрупнуло. После такого удара если и живут, то недолго и плохо.
А Михайла уже заорал, что есть силы.
— РАТУЙТЕ, ПРАВОСЛАВНЫЕ!!! ПОЖАР!!! ГОРИМ!!!
Рассчитал он совершенно верно. На такой вопль и все, кто рядом был, и кто мог — все кинулись.
Пожар же!
А Ладога больше, чем наполовину деревянная, страшно это.
Когда скачет огонь, от крыши к крыше, когда пожирает дома, когда проваливаются стропила, поднимая тучи огненных брызг — и все это летит дальше, и губит, губит...
Орал Михайла так — и мертвые бы поднялись.
Тать ощерился, в темноте лезвие ножа блеснуло.
Михайла дыру загородил, а куда ему еще? Там, за ней, свобода и жизнь. А здесь его... вот уже, бегут люди, шум раздается...
Взмах... еще один.
И наново!
Уйти от удара до конца Михайла не успевает, нож рассекает рубаху, добирается до тела... больно!
Он отмахивается чем попало, кистень-то застрял в лежащем... только вот доска гнилая против ножа — плохо...
Чуть-чуть бы продержаться. Минуту еще....
И когда разбойника ударяют чем-то тяжелым, сбивают с ног, начинают пинать...
Михайла облегченно приваливается к почти уже родному забору. И позволяет себе перевести дыхание. Все обошлось.
Он жив.
И Устя жива, и подворье ее не запалят.
Разве то не счастье?
* * *
Устинья бы никогда в стороне от шума не осталась. Как тут не услышать? Когда кричат, когда ПОЖАР!!!*
*- даже в наше время это страшно. А тогда — города выгорали. Жертв было — не счесть. Прим. авт.
Устинья вперед себя, ног не чуя, из терема кинулась.
Не просто так, нет.
К матери заглянула, к нянюшке... Аксиньи не было на лавке. Куда ее унесло, шебутную?! Хоть бы не пострадала!
Илья еще не пришел...
Когда Устя во двор выбежала, все уж кончено было.
Факелы все освещали, как ясным днем. Все видно было, соседям, которые заборы облепили в три ряда — тоже. И было на что посмотреть.
Стоял, привалившись к забору, Михайла, окровавленную рубаху на боку прижимал. А сам бледный, ровно печь побеленная.
Лежал у его ног какой-то мужчина — там явно насмерть.
Второго татя явно обыскали, и нашли у него кремень, огниво, трут... пока его не били, но это пока не расскажет, что и откуда. Потом точно пришибут.
Боярин привычно распоряжался.
Командовал тело в сарай унести, утром попа позвать надобно, отпеть, все ж человек был. Второго татя в погреб с овощами спустить, посидит ночку связанный, небось сговорчивее станет, попинать можно, только не насмерть.
Спасителя от забора отскребите и в терем ведите, да осторожнее, криворукие...
Устя смотрела на Михайлу, Михайла на нее. И что-то было такое в зеленых глазах... вызов? Решимость?
Нет, не понять.
Потом Михайла глаза скосил, и Устя ее увидела.
Кссссссюха!
Несется, блажная, глаза по пятаку, рот открыт... Устя б ее одна не удержала, нянюшка помогла.
— Ксюшенька, да все прошло, детка, все обошлось. Поймали татей...
— А...
— Мальчик-то? — для нянюшки Михайла мальчиком и был, понятно. — Все хорошо с ним, жив, здоров...
Устя сестру за косу дернула, внимание отвлекла.
— С ума сошла? Хочешь, чтобы
