Последнее дело - Гоблин MeXXanik
Из кастрюли, стоящей на огне, доносился запах чего-то томлёного, мясного, с ноткой чёрного перца и сливочного масла.
Бабушка — вся собранная, в своем привычном строгом платье и с неизменной чашкой чая стояла у окна. Фома нахохлился в углу, рассматривая собственные пальцы.
Лаврентий Лавович сидел на стуле, натирая салфеткой ложки, выложенные в ряд на краю стола. Он поднял голову и, увидев меня, прищурился с улыбкой:
— А вот и наш герой.
Фома отлип от спинки стула, потянулся было встать, но потом только дёрнулся, как совестливый мальчишка, который не знает, нужно ли бежать навстречу или делать вид, что ничего особенного не происходит.
— Осторожно, — шепнула Арина, и мы вместе подошли к столу. Она помогла мне опуститься на стул.
Я сел, и стол вдруг показался непривычно большим. Словно за эти несколько дней он сделался выше, шире. А может, я после последних событий стал меньше. Передо мной тут же появилась тарелка. Глубокая, с золотистым ободком по краю, а в ней блестел масляными каплями наваристый суп. Домашняя еда, которая не лечит раны, но возвращает к жизни.
Никто не спрашивал, как я. Не смотрел с жалостью. Не напоминал о случившемся. Никто не делал вид, что сегодня особый вечер. И в этом было всё — забота, понимание, принятие. Всё продолжалось, будто я просто вернулся после долгой прогулки.
— Фома, ну рассказывай, — попросила Яблокова, разливая чай по чашкам. — Что за история у тебя случилась сегодня на рынке?
Питерский хмыкнул, как будто ждал этого вопроса.
— Да что рассказывать… Я, значит, за мясом пошёл. Подхожу — улыбается один такой. Говорит: еще теплое. А сам глазки в сторону. Я говорю: дайте лопатку. А он мне тычет — серое, прожилками. Я как понюхал — чуть не окосел. А он: «Это особая порода, благородное мясо, свежее, утреннее». Я ему: «Это утро было два дня назад». Продавец хотел было скандал закатить, а ему другой торгаш шепнул, что не стоит ругаться с помощником некроманта. А не то его мясо назавтра уйдет прямо с прилавка.
— Помогло? — тотчас уточнил лекарь.
— А то. Тут же для меня нашлось свежее мясо. Да такое, из которого не стыдно знатную похлебку сварить для нашего Павла Филипповича.
Смех прокатился по столу. Тихий, щадящий, как вечерний дождь. Яблокова покачала головой:
— Я ж тебе говорила, не ходи к тем лавочникам. Они и котлету из гвоздей слепят, если дело к вечеру. Надо к ним на рассвете идти. И сразу намекнуть, что ты не дурак, а потому можешь несвежим мясом и по морде двинуть.
Бабушка поставила чашку на блюдце и неожиданно заметила:
— А на днях, между прочим, подорожали ковры. Снова. Азиатские. Те, что с восточными узорами. Говорят, теперь мода на серые — жутко унылые и без воображения.
— Ох, — протянул Лаврентий, закатывая глаза. — Эти новости доведут до беды. Что за время пошло — всё дорожает. Моя экономка тоже недовольна этой новостью с коврами. Принялась закупать соль и спички. И мне совершенно не понять, какая связь между коврами и солью.
— Вы слишком молоды, чтобы это понимать, — усмехнулась княгиня. — Народ у нас любит делать запасы. И довольно часто поводы и впрямь имеются.
Яблокова пожала плечами и вдруг выдала:
— Ничего. Ковров у нас и так — на два поколения вперёд. Хватит и на свадьбу, и на поминки, и на всё, что между. У меня в кладовой стоят красные. Те, которые деткам нравятся — с завитушками.
— Чтобы сказки не читать на ночь, — хмыкнула Софья Яковлевна.
За столом снова зазвучал тихий смех. Арина ласково коснулась моего плеча, как бы напоминая: ешь. Я взглянул на неё. Она улыбнулась, и в глубоких глазах светилось спокойное счастье. Я посмотрел на Фому, на Лаврентия, на бабушку, которая зачем-то уже вытирала чистую ложку. На Яблокову, бормочущую себе под нос что-то про халатность торговцев. И вдруг понял: моя жизнь была здесь. Сидела за этим столом. Пряталась в тёплой лампе над головой, в шорохе воды в чайнике, в заботливых взглядах, в шумном рассказе Фомы, в лёгкой, нарочито спокойной иронии бабушки, в запахе пирога, касании Арининой ладони, в тихой поддержке призраков.
Я поднял ложку, зачерпнул суп. Он был горячим, терпким, с лёгкой остротой перца. И когда вкус разошёлся по нёбу, я вдруг ощутил, как в груди расправилось что-то тёплое.
Мне есть для чего жить. Есть для кого оставаться собой. Есть за что держаться в этом мире.
И пусть впереди ждали разбирательства с «Содружеством», разборка с Маргаритой и множество других проблем, но сейчас, в этой комнате, за этим столом, где пахло хлебом и укропом, я был жив по-настоящему.
Глава 3
Внезапный визит
Я проснулся от запаха свежеиспечённого хлеба, который, казалось, только вынули из печи, и теплого, насыщенного настоя зверобоя. Видимо, Яблокова с самого утра колдовала на кухне, тихонько позванивая посудой.
Кажется, Людмила Фёдоровна была этому по-настоящему рада тому, что в доме собралось много людей. Вчера она нехотя проводила бабушку. Долго держала ее у дверей, словно не желая отпускать, о чём-то шепталась с ней в прихожей, и только потом закрыла за ней дверь. Но Арину Родионовну Яблокова не отпустила. Сказала, что в доме слишком много мужчин, и если оставить её одну, то будет «неловко и не по этикету». Арина только усмехнулась и осталась ночевать в её комнате.
Я встал с кровати, добрел до ванной, наскоро привел себя в порядок и вышел в гостиную, где встретил Фому, который сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и читал газету. Но заметив меня, быстро положил прессу на стол и произнес:
— Доброе утро, вашество. Как спалось? Как себя чувствуете?
— Доброе, — ответил я и сел за стол. — Чувствую себя прекрасно. Спалось тоже отлично. Без сновидений, как и положено некроманту.
— О как, — пробормотал Фома и почесал затылок, взлохматив пятерней волосы. — А я думал, вам снится Преисподняя, трон Темной Девы, что правит тем миром, и толпы мертвецов, которых вам надобно пересчитывать и регистрировать.
Мы рассмеялись, а я почувствовал, как напряженность в воздухе вдруг резко разрядилась. Осмотрелся по сторонам и уточнил:
— А где Арина Родионовна? Она еще спит?
Фома покачал головой:
— Вскочила с
