Последнее дело - Гоблин MeXXanik
— Чтобы я передал тебе, — ответил я просто. — Он знал, что я не стану молчать, когда стану призраком. А дальше всё покатилось бы, как падающие костяшки домино.
Она слегка склонила голову, и в глазах её мелькнуло понимание.
— Звучит логично… — произнесла она и вдруг нахмурилась, прищурилась. — А ты что задумал?
Последняя её фраза относилась уже ко мне. Бабушка внимательно всматривалась в моё лицо — как только бабушка умела: цепко, глубоко, почти болезненно. И я знал, что не получится скрыть. Не сейчас.
— Я хочу убить эту женщину, — произнёс я тихо. И слишком спокойно.
Дорогие читатели. Просим у вас поддержки. Это помогает писать больше и с удовольствием. Ваши комментарии греют сердце.
Глава 2
В строю
Софья Яковлевна едва заметно отпрянула. Её глаза, ещё минуту назад полные строгого спокойствия, потемнели, а губы сжались в тонкую, упрямую линию. Она сидела рядом, но я вдруг почувствовал, как между нами вдруг повисло какое-то мрачное молчание. Как занавес, который она сама опустила, чтобы скрыть ту боль, что знала слишком хорошо.
— Нет, — покачала она головой, и голос её прозвучал глухо, но твёрдо. — Ты не сможешь вызвать на дуэль женщину, которая ждёт ребёнка. Она — член твоей семьи. А если решишься на бесчестное убийство… это разрушит не только твою репутацию, Павел…
— Плевать на репутацию, — резко выдохнул я и сжал пальцы в кулак так сильно, что побелели костяшки. И в этом коротком ответе было слишком много: злости, боли, усталости. Всего того, что я прятал за спокойствием, за внешней уверенностью. — Она убила маму. Покушалась на меня. Едва не погубила Фому. Она как бешеная собака. Её нужно… остановить. Чтобы ни в этом мире, ни в том — никогда больше она не посмела совершить подобное…
Слова повисли в воздухе, холодные и резкие. Даже лампа в углу комнаты замерцала.
— Нет, — повторила бабушка. Голос стал резче, чем обычно, как будто сквозь него прорвался страх. — Ты слышишь меня, Павел? Она носит ребёнка. И если твой отец, каким бы стойким он ни был, сможет принять её смерть… гибель ребёнка он не простит. Ни тебе, ни себе. И главное — дитя не виновато. Оно не выбирает родителей.
Я молчал. Хотел было возразить, но язык не слушался. В груди сжалось что-то тонкое, болезненное, похожее на стыд.
— А проклятие… — прошептал я, будто в надежде найти лазейку, которая всё изменит.
— Его можно обойти, — мягко ответила бабушка, и в её голосе снова появилась привычная твёрдость, только теперь она была другой — оберегающей. — Решение есть. Но оно… кардинальное. И, скажу честно, твоему отцу оно точно не понравится. Я поговорю с Александром Васильевичем. Потом расскажу тебе.
— Что за решение? — спросил я с осторожностью.
— Узнаешь позже. А пока, — она поднялась с кресла, — тебе нужно… потерпеть. И не делать ничего. Слышишь? Ничего. Дай нам время. Себе — тоже.
Я кивнул. Сейчас я чувствовал себя не тем, кто принимает решения, а мальчиком, которого остановили в самый важный момент. И, может быть, впервые — правильно.
— А ещё… — сказала она, и её голос стал мягче, по-домашнему тёплым, — проведи время с Ариной. Девочка все эти дни была рядом. Ни на минуту не отходила. Ни сна, ни еды. Только сидела у твоей постели.
Я вздрогнул.
— Сколько я был без сознания?
— Четыре дня, — спокойно ответила она. — Лаврентий Лавович погрузил тебя в транс. Говорит, организм был на пределе. Ещё немного — и тебя не удалось бы вернуть. Ты был почти за гранью, Павел. Яблокова нашла тебя едва живого. Лекарь думал, ты будешь лежать как минимум пару недель. Но ты, как всегда… торопишься. Даже с выздоровлением не можешь подождать.
— Мне казалось, я просто проспал. Может, час…
Бабушка впервые за всё это время улыбнулась. Так как умела только она — не лицом, а взглядом, голосом, всем своим присутствием. В этом жесте было столько любви, что сердце сжалось.
— Тебе снилось что-то хорошее, — сказала она. — Ты улыбался во сне.
Я не ответил. Просто закрыл глаза и тяжело вздохнул. И в этот момент из глубин памяти, будто шёпот сквозь туман, прозвучали слова матери:
«Не вступай на путь, который выбрал когда-то твой отец…»
Когда я снова открыл глаза, бабушка уже поднималась с кресла. Движения её были плавными, сдержанными. Как у человека, который не хочет тревожить слишком рано. Она подошла к двери, но прежде чем выйти, обернулась. В её взгляде было всё — тревога, сила, нежность и боль, которая не затянулась до конца.
— Не приноси в этот мир смерть, мой хороший, — сказала она. — Поверь, это меняет тебя. Ломает что-то светлое в душе. С каждым разом ты теряешь часть себя. Пока не остаётся ничего, ради чего хочется просыпаться. Тогда внутри не селится лютый холод, который ничем не прогнать. Я знаю, о чём говорю.
— Но ты ведь живёшь, — напомнил я тихо, почти извиняясь.
В её лице промелькнуло что-то странное, ранимое. Такая нежность и усталость, каких я прежде не видел. Я приподнялся на локте, не веря своим глазам.
— Мне кажется… — начала она тихо, почти шепотом. — Что я обрела силу некромантки не просто так. Я пришла в этот мир уже… тёмной. Не помня ничего о прошлой жизни, но с душой, полной боли. Гнева. Если бы не твой дед… он сумел меня полюбить. И я захотела ответить ему. Подарить хоть немного тепла. Потом — появился твой отец. Он стал моим светом, спас меня от горя, когда мой супруг погиб. А когда Лилия умерла… остался ты. Моя радость. Мой смысл.
Она на мгновение замолчала, словно собиралась с силами.
— Я знала, что не могу заменить тебе мать. Но хотела быть рядом. Хотела вырастить тебя… дать тебе тепло. Пусть я и не самая лучшая…
— Ты лучшая, — перебил я. — Мне повезло с бабушкой.
Она слабо улыбнулась. И в этой улыбке было всё. Даже то, что не говорилось вслух.
— Если ты правда так считаешь… — она сглотнула. — Ради меня не опускайся во тьму. Если сделаешь это — я никогда себе не прощу. Потому что это будет и мой
