Сыскарь Его Величества. - Фунтик Изюмов
В: Ладно, оставим это пока. Что вы скажете о Василисе Наумовне?
О: Баба!
В: А конкретнее?
О: Баба – она и есть, баба! Куда уж конкретнее?
В: Знаете, я заметил, что вы порой умные слова в речь вставляете: «гипербола», «индивидуальный»… То есть, можете изъяснять свои мысли грамотно…
О (перебивая): Так я сколь раз за княжескими да царскими столами сиживал! Поневоле умных слов нахватаешься!
В (с нажимом): Повторяю: можете изъяснять свои мысли грамотно! А тут «баба»… Что-то тут не так!
О (со смешком): Было дело… натерпелся я от баб… Теперь у меня нет разницы, умная там, или красивая, или ещё чего… у меня для них одно определение – «баба»!
В: Прямо-таки со всеми? А вот, слышал я одну былину про богатырку Синеглазку…
О: Так то богатырка! Совсем другое отношение к жизни! Пойми, есть богатырки и есть бабы! Василиса не богатырка. Значит – баба. Значит, способна на всё: на обман, на коварство, на хитрость, жестокость, предательство, всякие козни строить… Вон, слыхал ли ты про то, как жёны Змеев Горынычей Ивана-крестьянского сына и братьев его со свету сжить хотели, после того, как тот их мужей побил? Заметь: он побил Горынычей в честном, открытом бою, когда сила на силу, ловкость на ловкость. А они? Колдовством да обманом хотели взять. Тьфу! Одна в жаркий день колодцем обернулась, другая в самую обеденную пору перекинулась в яблоню, всю спелыми яблочками увешанную, третья ближе к ночи мягкой постелью манила… Одно слово – бабы! Вот и Василиса – баба! На всё способна!
В: Да, я слышал, что между вами… э-э-э… некоторая неприязнь…
О: Какая ещё «неприязнь»? Глупости это! Что, Василиса – единственная баба на свете, что ли? Да нет. Полным полно этих баб по земле ходит. Нет у меня к ней отдельной неприязни. Кроме того, как руководителям, волей-неволей, а добрососедские отношения строить приходится. Нет, нету у меня к ней «неприязни». Но без дела, просто в гости, я к ней не поеду! Даже на почестен пир.
В: Значит, по вашему мнению, Василиса Наумовна, как коварная «баба», способна изловчиться и раритеты похитить? Пусть не лично, а кого-то заманив, подкупив, околдовав?
О: Я же сказал – «баба». Всего ждать можно.
В: А сами вы лично, кого подозреваете?
О: Слыхал ли про некоего Соловья-разбойника?..
В: Конечно, слыхал…
О: И про то, как я его изловил, тоже слыхал?..
В: Тоже слыхал…
О: Так вот… Было у Соловья три сына малолетних. Теперь все трое разбойничают. Эх, мне бы тогда всё гнездо соловьиное выжечь! Духу не хватило. Совесть загрызла. Я к тому, что разбойников мы ловим-ловим, а всё им переводу нет. Так что же удивляться, что которые из них на мерзкое дело пошли?! А уж кто их на это гнусное дело науськивал – то твоё дело разбираться, Степан!
В: Значит, конкретных подозреваемых нет?..
О: Значит, нет. Каждый из них, венценосных, мог такое сотворить.
В: А вы? Могли ли вы, в сердцах, в обиде, что вам не досталось ещё одного артефакта, кроме меча, подговорить кого-то из тех же детей соловьиных, чтобы тот несправедливость устранил? Если я правильно понимаю, вы бы хотели, чтобы богатырские вещи были у богатыря, а не у изнеженных царей?..
* * *
Следующий вопрос рыжий задал, словно случайно, словно не подумав, словно само с языка сорвалось:
- А вы? Могли ли вы, в сердцах, в обиде, что вам не досталось ещё одного артефакта, кроме меча, подговорить кого-то из тех же детей соловьиных, чтобы тот несправедливость устранил? Если я правильно понимаю, вы бы хотели, чтобы богатырские вещи были у богатыря, а не у изнеженных царей?..
Илья Муромец даже привстал в негодовании. Он-то отлично видел, что вопрос задан неспроста. Может, к этому вопросу Степан всю беседу подводил!
- Запомни! – громыхнул он страшно, и в гневе сжал взбугрившиеся кулаки, – Я богатырь! Что бы со мной не случалось, я с ворами и грабителями общего дела иметь не буду! Помнишь, как меня несправедливо в темницу посадили? Обиделся я? Да! Осерчал? Да! Мог не дать себя в темницу бросить? Мог! Мог ту темницу голыми руками по камешку разломать да выйти? Мог! Но нет. У меня свой кодекс чести, если ты знаешь, что это такое! И всю злость, обиду, жажду мести, я потом на врагов выплеснул! Да так, что им не поздоровилось.
Да, когда делили артефакты, я обиделся, что меня обманули! Да, я был зол! Я и сейчас зол! Но, чтобы с подлыми соловьёнышами стакнуться, да разбой вместе чинить?! Никогда! А, подговорив грабителя, сам грабителем становишься! Одна шайка, получается. Так вот – это не мой путь!
- Да что ж вы так-то, Илья Иванович?! – испуганно засуетился рыжий Степан, подскочив со своего стула, – Кто ж вас в подобном обвиняет? Это я спроста, по глупости… Не волнуйтесь вы так! А лучше вот здесь, в конце листа, напишите собственноручно: «с моих слов записано верно, мною прочитано». Ой, да не глядите на меня волком! Все такие слова пишут! Хотите, покажу? Или на слово поверите? Да, вот здесь, где я пальцем показываю… Отлично… И подпись свою, пожалуйста… Благодарю вас, Илья Иванович! Вы очень помогли следствию! Уф-ф! Очень… помогли…
Минут пять ещё, после ухода Муромца, Степан сидел, вытирая широким платком обильно выступивший пот, потом бережно посыпал опросный лист мелким песочком, чтобы чернила быстрее просохли, всё внимательно перечитал, и сунул лист в папочку к остальным документам по делу. Прошёлся по комнате, напряжённо раздумывая.
Тут и застал его царский стольник, передав царское приглашение к обеду. Степан рассеянно ответил, что будет, непременно будет, и стольник, хмыкнув, ушёл. Обычно, приглашённые долго и униженно благодарили за царскую милость, а этот… Впрочем, что взять с невежи!
А Степан вновь уселся в кресло и до самого обеда
