Виталий Корягин - Винг
Наконец, он достиг центра арены напротив ложи судей, и резко дернувшись в угловатом поклоне в сторону монарха, утвердился там, как безвкусный памятник на гробнице крестоносца где-нибудь на провинциальном немецком кладбище, широко расставив ноги и опершись руками перед грудью на навершие рукояти меча, вонзенного в землю.
На трибуне выпрямился во весь невеликий рост де Шаррон, и, держа двумя пальцами, как дохлую крысу за хвост, перчатку тевтонца, от имени Эдварда выкрикнул формулу согласия на поединок:
— Клянусь, что обвинения этого недостойного рыцаря не что иное, как навет, и берусь доказать свою правоту во имя Господа в честном, открытом бою, один на один, согласно правилам, до смерти его или моей! Еще раз воздух разорвали хриплые вопли букцин. Из восточных ворот на ристалище стремительно вынеслись два всадника, пересекли поле, задержались на несколько секунд у королевской ложи, заставив коней поклониться поднявшему брови королю, и, описав короткую дугу, встали как вкопанные ярдах в десяти от немца.
Тевтонец демонстративно отвернулся от нового герба Эдварда с крылатым кентавром и короной.
Алан вихрем слетел с коня, принял узду и помог спешиться командиру. Затем, еще раз склонившись в сторону королевской ложи, ястребом взвился в седло и под гром аплодисментов на трибунах увел в поводу боевого коня Эдварда назад, за ворота.
Загудел архидиаконский бас королевского герольда:
— Благородные рыцари! Согласно обычаю, приблизьтесь к королевской ложе, дабы судьи и маршал во избежание подмены бойцов смогли удостовериться в подлинности ваших личностей!
Эдвард, было, послушно двинулся на зов, но тут же пошатнулся и остановился, едва не потеряв равновесие. Делать нечего, пришлось опустить руку к поясу и дернуть за "безмен первого рода". Через секунду рыцарь гордо выпрямился и, сопровождаемый глухим ропотом зрителей, не оставивших без внимания его странную неуклюжесть, широко зашагал, легко опередил врага и первым встал у барьера в трех ярдах от короля. Откинул на спину зазвеневший шлем, бестрепетно взглянул на судей. Ричард ласково улыбнулся ему в ответ. Рядом с юношей лязгнули доспехи, и злобно засопел немец.
Судьи переглянулись и кивнули маршалу турнира Фицуолтерну.
Тот воскликнул:
— Внимайте воле государя, мессиры! Первый клич трубы — к началу схватки, повторный — к немедленному прекращению! Я бдительно слежу за вами! Один удар не по правилам, после сигнала, и виновного прокатят верхом на собственном копье вокруг арены с поясом и шпорами на шее! Имя его будет вычеркнуто из списков рыцарей и навсегда покрыто позором! Да будет так! На места, к бою, к бою!
Враги плечом к плечу зашагали обратно к центру ристалища, там разошлись и встали в десятке ярдов друг от друга, надвинули шлемы, укрепили на плечевых опорах. Сакс взял меч в левую руку, щит висел на правой, неподвижной. Волчья морда немца тупо уставилась на него.
Сакс с трудом заставил себя вновь выключить машину. Было страшно, как никогда в жизни. В давнем первом бою в Акре он, конечно, опасался врага, но не так, не животным, завывающим глубоко в кишках ужасом. Тогда, в Палестине, он был молод и здоров, хоть и неискушен в бранном деле, а потом как-то отвык бояться, расслабился в безопасности внутри неуязвимой Тиграновой машины. А теперь придется безропотно выдерживать натиск опытного, беспощадного убийцы, не имея сил отвечать на удары! Сколько же их надо перенести, чтобы немец потерял бдительность, вышел вперед, позволил достать себя более коротким мечом? Прочность доспехов не спасет от сотрясения мозга, не поможет сохранить равновесие. Сакса завораживал блеск громадного меча тевтонца, не давал отвести глаз от сверкающего на солнце лезвия страшного орудия смерти — опытный комтур специально направлял солнечный зайчик в прорезь шлема, слепил врага.
Вдруг блик исчез, сакс на миг обернулся, — тяжелая черная туча перевалила через верхний ярус цирка и скрыла солнце. С каждой секундой становилось темнее. Стены окружали арену со всех сторон и густая тень внизу, вокруг бойцов, сгущалась по мере того, как меркло над цирком голубое небо.
Внезапно, будто с перепугу, рявкнула труба, и немец сразу скользящим волчьим шагом ушел вбок. Эдвард потихоньку поворачивался, следя за врагом, движущимся по окружности с ним в центре, нет, не по окружности, по спирали, второй ряд следов лег ближе.
Страх не уходил, скручивал внутренности в горячий и скользкий узел, который так трудно удержать, не дать ему командовать. Должно быть такой страх и зовут утробным. Больше всего хотелось включить машину, а там, будь, что будет! Но немец свеж и полон сил и не торопится подойти ближе, а напасть самому — спугнешь, отступит, и придется гоняться за ним по арене, не побежишь же, как лошадь, на глазах у тысяч зрителей. А энергии в батарее не хватит, может статься, и на минуту боя.
Рыцарь неуклюже шагнул вперед, к врагу, и увидел, как комтур отпрянул, словно его ткнули шилом. Улыбка тронула губы Эдварда под шлемом. Колбасник сам боится! Сакс сейчас дорого дал бы, чтобы враг увидел его улыбку… Впрочем, кто ему мешает?
Он быстро отстегнул крепление шлема и откинул стальной горшок на спину:
— Эй, палач женщин и детей! Что ты пляшешь вокруг меня, словно паяц на веревке? Боишься сунуться ближе? У тебя навоз на шпорах! — во все горло заорал он. — Навоз на шпорах, бастард! — И снова упрятал голову в шлем. Страх ушел, узел в животе развязался и более не мешал ему.
Первым на трибунах захохотал и захлопал в ладоши де Шаррон, его поддержали подоспевшие от лошадей Алан и Шимон. Секунду они смеялись втроем, затем к ним присоединился басовитый хохот короля, а дальше обвалом грохнули все зрители.
Волчья морда тевтонца затравленно озиралась по сторонам, будто не веря своим торчащим железным ушам, смех усилился. Барон что-то хрипло и нечленораздельно проревел из-под личины и, воздев с плеча меч, бросился вперед.
Не добежав до сакса двух ярдов, он махнул мечом вниз и наискось. Эдвард успел повернуться и отклонить голову, лезвие с шелестом прошло мимо.
Фон Штолльберг описал клинком в воздухе огромную восьмерку и рубанул с другой стороны, сакс принял удар на окованное плечо, чуть наклонясь навстречу мечу. С лязгом оружие отпрыгнуло от доспехов. Эдвард ощутил себя так, будто его лягнул боевой конь копытом с тарелку величиной. Он понимал, что тевтонец достал его лишь концом меча, второпях промахнувшись центром тяжести клинка. Основной вес оружия поразил самого хозяина, как говорят фехтовальщики, отсушил ему руки рукоятью. Немец был ошеломлен и несколько секунд медлил в нерешительности.
Чтобы помочь ему решиться, рыцарь опять чуть качнулся вперед. И снова тевтонец не выдержал и атаковал с дальней дистанции. Подставив свой клинок, Эдвард изменил траекторию движения оружия врага, и оно, уйдя по касательной, глубоко вонзилось в песок арены. Рывком высвободив меч, комтур испуганно отпрянул от грозного и в неподвижности противника. Трибуны восторженно заревели.
Между тем начинался дождь. Первые крупные капли обрызгали темным серую пыль на арене, а затем хлынуло все сильнее и сильнее. Никто не покинул трибун. Не обращая внимания на струящуюся по лицам влагу, люди смотрели вниз, где две железные фигуры, скользя в грязи, силились поразить друг друга.
Эдвард уже перенес несколько тяжелых попаданий в панцирь. Доспехи Тиграна и машина выдержали бы и намного сильнейшие этих, но тело сакса было сделано не из стали, и голова гудела, болтаясь в шлеме, как высохшее ядро в орехе. Немец, как чувствовал, что ближний бой ему противопоказан, не обращая внимания на немеющие руки, рубил, как дровосек топором, издалека, доставая противника передней третью клинка.
Эдвард, как мог, отводил меч немца своим, пытался пропускать удары мимо, поворачиваясь и отклоняясь, принимал на щит, но без помощи машины часто опаздывал, ему изрядно перепадало и по броне, и он не знал, сколь долго сможет выдержать этот стальной шквал.
Но, наконец, тевтонец решил, что противник активно не сопротивляется не без причины, возможно, он слабее, чем думалось, и чуть приблизился. У Эдварда появился шанс достать врага с первого выпада. Он начал медленно, как бы неохотно, отступать с каждым очередным жестоким сотрясением, изображая стремление уйти из-под страшных ударов серединой лезвия, будто не удержав, выронил на песок щит.
Немец оживился, усилил натиск, и попался. Рыцарь нащупал рычажок Шимона, дернул, перехватил меч сразу ожившей правой рукой. Фон Штолльберг рубанул, двинулся вперед, уже привычно ожидая, что Эдвард отступит, и через миг цирк ахнул, увидев, как, пропустив молниеносный выпад по шлему, немец опрокинулся, и, с грохотом отлетев ярдов на пять, уселся в грязь, выронив меч.
В первом ряду Алан хлопнул Шимона по спине и крикнул:
