Виталий Корягин - Винг
— Я думаю, есть, — попытался утешить друга гэл, видя, что тот буквально погибает от скорби, — все хорошие люди, с этой ли верой, с иной ли, обязательно будут вместе. Ты же сам говорил!.. Помнишь? Надо верить в милосердие Творца! А нынешние скорби покажутся оттуда такими мелкими, не стоящими волнений…
Эдвард яростно ударил левой рукой по постели:
— Нет! Моя любовь не мелка, коли я готов ради нее отказаться от рая! Если оттуда, с неба, наши чувства, наша жизнь, кажутся Ему ничтожными, если Он не разделяет моего горя, если я обязан, чтобы попасть туда, проникнуться презрением ко всему земному, а, значит, и к своей любви, тогда зачем мне такой рай?!
Алан с ужасом глядел на друга:
— Перестань! — он перекрестился. — А то действительно в геенну попадешь! Нельзя же так убиваться!
— Нельзя?! А как разрешается убиваться?.. Крокодила обязательно съесть? Ладно, иди, Ал, спать! Завтра едем! Что-то немец на этом свете зажился!
— Как же ты будешь сражаться, без машины-то?!
— Если Господь милосерд, самое время Ему выказать свою справедливость! Это теперь настоящий Божий суд, без дураков, без чудесной машины? Помнишь, я расхвастался, что всю нечисть людскую выкорчую, выполю, помнишь?! Да вот, должно быть, за такое дело можно браться только с чистой совестью! А разве я чист?! Говорила, говорила мне Ноэми… Зло накапливается! Вот и убило ее мое зло, а меня лишило сил! Таким и придется исполнять, что наобещал… Как там в рыцарском кодексе: делай, что должен, пусть будет, что будет… Одна надежда на Бога! Ведь я искренне верую, хоть и ропщу, так пусть поможет мне победить гада! А убьют, туда мне и дорога… Не заслужил, значит!
— Эх, погубишь ты свою душу, — огорченно покрутил головой Алан. — Не нам, смертным, решать, где справедливость на свете!
— Да, ты прав, Ал, не нам решать, нет у нас на это власти, нету сил, — рыцарь с трудом приподнялся на постели, опершись на левую руку, уставился бесконечно печальными глазами в зрачки друга. — Да, решать мы не можем, но можем судить о решениях, а это неизмеримо важнее, выше! Мы можем судить все в этом мире, а раз здесь ничего не делается без Божьего соизволения, мы, в конечном счете, судим и его волю, и пусть будет Он справедлив, иначе вместо всеобщей любви получит всеобщий страх! Иди, а?!
Гэл ушел. Простая честная душа его не могла вместить всего сказанного другом, он трепетал при мысли о гневе Господнем, но истинно братская любовь к Эдварду, жалость, боль утраты, страстное желание отомстить немцу — земные настоящие чувства быстро заглушили в нем тоненький ханжеский голосок, призывавший его, христианина, отвернуться от грешника и нечестивца.
Эдвард остался один на один с горем. Тяжкие, как камни, ложились один за другим часы в стену времени, навсегда отрезавшую его от любимой. Серый свет нового дня… без нее!.. вполз в открытое окно. Он увидел… В кресле лежал камзол, он снял его вечером накануне счастливой последней ночи. Вспомнил… Рукава, слишком длинные для нее, небрежно засучила Ноэми — ночью отправилась в нем к бассейну окунуться… Вернулась, смеясь, кружилась по комнате, наконец, сбросила камзол и вновь скользнула к нему в постель… Один рукав так и свисал с подлокотника, подвернутый… А ее уже не было… Невыносимая боль осознания невозвратности потери обожгла его сердце…
Наутро, наскоро перекусив, трое друзей отправились в путь. Эдварду пришлось помочь сесть на коня, машину он не включил, надеясь сберечь хоть толику энергии для боя, и держался верхом с трудом, до упора всадив ноги в стремена. Алан и Шимон по очереди скакали рядом, страховали сакса и не слишком гнали, чтобы не вылетел из седла на ухабе.
Насмотревшись на мучения рыцаря, Шимон потихоньку спросил Алана днем на первом привале:
— Послушай сюда, Ал, я, таки, не пойму, как он собирается драться с этим филистимлянином? Ему не одолеть сейчас даже кошерной курицы!
Гэл только пожал плечами. Но вечером на постоялом дворе в Арле подошел к Эдварду.
— Командир, считаю, нам надо вернуться в Марсель и плыть к Тиграну! А с немецким выродком разберешься в другой раз…
Рыцарь мрачно засмеялся:
— Когда ты успел стать миротворцем? Совсем недавно говорил иное… Не с тех ли пор, как я ослабел? Гоже ли рыцарю подходить к велениям долга с жалкой меркой самочувствия? Нет, нельзя щадить себя, а то опять мой грех кому-то аукнется…
Глава пятьдесят первая. Тулуза
В Тулузу въехали к вечеру третьего дня пути, Шимону поручили снять комнату в гостинице, а Эдвард в сопровождении гэла отправился доложить о прибытии. В покоях короля включил машину.
Ричард обрадовался:
— Ну, здравствуй, сэр кентавр, что-то ты бледноват! Неблагоразумно, неблагоразумно являться всего за день до такого, несомненно, трудного даже для тебя, боя.
— Ваше величество правы, и я рассчитывал прибыть раньше, но несчастный случай омрачил мою жизнь и задержал в Марселе.
— Что такое?! Надеюсь, ничего серьезного?
— Со мной все в порядке, государь. Божьей милостью я готов драться, — предупреждая любопытные вопросы, рвущиеся из Ричарда наружу, объяснил: — Погибла дама моего сердца, моя любовь! Несчастный случай, ударилась головой в прибое…
— О! Прими мое сочувствие, сэр Эдвард! Не буду задерживать тебя. Назови лишь поручителя согласно обычаю.
— Ваше величество, здесь ли мессир де Шаррон?
— Да, старик в отеле де Во. Пусть завтра явится для согласования условий, а я вызову командора тамплиеров из здешнего орденского замка. Ристалище, ты знаешь, в старом римском цирке. Ну, иди, мой лучший скакун… — вздохнул король.
Эдвард, сберегая энергию, послал в отель де Во Алана, знал, что Шаррон не обидится за несоблюдение формальностей. Старик явился после заката, встревожено оглядел молодого друга, и Эдвард понял, что гэл без спросу распустил язык.
Капитан, кряхтя, уселся на табурет, как привык сидеть в палатке на барабане, согнувшись вперед, расставив костлявые ноги и уперев в них локти:
— Что, плохи дела, мой мальчик? Жаль твою… э-э! Такая красавица… Как она мне влепила под Арзуфом!.. Да, жизнь…
Старик покашлял сокрушенно:
— Рыжий сказал, что у тебя сложности с поединком, а я, признаться, был уверен, что ты явишься, махнешь разок мечом и увезешь с собой голову немецкого наглеца.
— Он здесь, мессир?
— Да, пару раз встречал в городе… Говорят, собирает здесь молодежь для пополнения своего ордена, зовет покорять язычников-пруссов… Так вот, едет, задрав нос, будто он бастард не мелкого барончика, а по меньшей мере архангела Гавриила! Но, знаешь, что я заметил? Его шпоры вечно в навозе! Слишком горд, колбаса немецкая, чтобы смотреть под ноги! Не снизойдет до нас, смертных, с высоты величия! Он самый могучий! Сам Господь ведет своего рыцаря к победам! Осторожность не для него! Не до мелочей! Помните, как легко Алан его подловил и сбил с коня? Вот на ерунде такие и спотыкаются. Его слабость в самонадеянности…
— Нет, это у меня слабость во всем теле! Я расклеился, сэр! Драться я буду, и не боюсь его, но сил у меня… Разве что действительно придумать какую-нибудь хитрость?! Чего он опасается?
— Только твоего меча, Эдвард! Говорят, каждый день за командорством упражняется: и верхом, и пешком, и один, и с напарниками. А уж обеден отслужил… Церковь Сен-Сернен разбогатела за его счет!
— Боюсь, меня ему нечего страшиться, мессир. Но, делать нечего… Завтра у государя постарайтесь договориться на пеший бой, ибо я вряд ли усижу на лошади не то что от удара копьем, но и если просто дунет встречный ветер…
— Что, даже так?! Ну, ладно, буду настаивать на этих условиях, картель прислал он, значит, выбор оружия за тобой. До завтра!
— Всего доброго, ваша милость, мой испытанный друг!
Когда за капитаном закрылась дверь, Эдвард обратился к друзьям:
— Я, пожалуй, прилягу, парни, а вы подсаживайтесь поближе: вместе поразмыслим, может, найдем, как его одолеть. Что осталось у меня от былой силы?
— Броня! — сказал Алан.
— Таки, я сам себе думаю, ум! Мозги! — сказал Шимон.
— И еще чуть-чуть энергии в батарее. Сейчас-то я берегу ее про запас, через силу таскаю на себе выключенную машину, но там это не пройдет. Мне в доспехах не то что дойти, не доползти до середины ристалища, если не включу питание хотя бы на минимум мощности. А когда машина высосет из батареи последние капли, она просто сразу выключится, и дальше придется рассчитывать только на себя, а мне и пошевелиться в броне — проблема.
— Значит, надо сберечь силу для схватки! — предложил Алан. — Броня-то выдержит любой удар, это не миланский хваленый панцирь, а работа Тиграна! Замани Штолльберга, заставь поверить в твою слабость, дай порубить в охотку, а поймаешь удобный момент, включай машину и бей со всей силы! И с одного удара дух из колбасника вон! — гэл потряс крепко сжатым кулаком.
