Утро нового века - Владимир Владимирович Голубев
— Как ты смеешь! Ты, московитский ублюдок! — взвыл толстяк, выпучив глаза и тыча пальцем в улыбающегося противника.
— Ха-ха! — старик поднялся во весь свой немалый рост, сдёрнул плащ, обнажив почти совершенно лысую, покрытую шрамами голову, — Меня, старого Майка, потерявшего руку там же, где сам Родни остался навсегда, здесь знают все! Да, ребята?
Посетители нестройным рёвом поддержали того, кто был постоянным их собеседником, выпивая у «Старого Чарли» почти каждый день, участвуя в разговорах и драках, в которых, несмотря на своё увечье, постоянно выходи́л победителем.
— Московитом я никогда не был! А вот тебя, кабанчик, я здесь вижу в первый раз! И судя по твоей толщине, ты вовсе не голодаешь, как наши дети! Да, ребята? — толпа посетителей взвыла уже более дружно, — Слой твоего сала такой, что тобой можно накормить десяток ребятишек!
Зал задрожал от всеобщего хохота, в котором уже явно была заметна злоба.
— Сдаётся мне, жирная рожа, что ты, агент короля! — продолжал старик, — Того самого Георга, который всем давно до смерти надоел! Который потерял Ганновер, кого бьют даже в Индии! Он разоряет честных бристольцев, а теперь и лишил нас прежнего достатка, запретив всяческую торговлю с русскими! Того немецкого сукина сына, что завалил старую добрую Англию ничего не сто́ящими бумажками, которые он гордо именует деньгами, требуя при этом налоговых выплат в звонкой монете! А теперь этот недоумок крадёт людей с улиц и заставляет уже умирать от голода наших жён и детей!
Теперь посетители взвыли совсем плотоядно — люди были слишком раздражены многочисленными проблемами в жизни, они начали вытаскивать ножи, доселе припрятанные под одеждой. Толстяк понял, что дело пахнет жареным, и бросился под защиту кабатчика, но тот равнодушно отвернулся от него. Это послужило сигналом для разгорячённых пьяниц, они кинулись на агитатора, испуганно, словно курица, заметавшегося у стойки.
Двое дюжих, даже с виду туповатых, парней, вроде бы тихо пивших в углу, выскочили на защиту агитатора, вытягивая немалых размеров кортики.
— Королевские убийцы! — взвизгнул, тыча пальцем в них, какой-то пучеглазый забулдыга. Толпа на секунду замерла, но потом уже с полным отстранением качнулась к стойке. Раздались жуткие вопли, из толпы вывалился, хрипя, один из пьяниц, придерживая вываливавшиеся из разрубленного живота кишки, что заставило присоединиться к настоящему сражению последних посетителей.
Единственными, кто не участвовал в драке, был трактирщик, с мрачным видом продолжавший протирать стойку, и зачинщик убийства, снова вернувшийся к своему грогу. Сделав несколько глотков, старик бросил пристальный взгляд на хозяина заведения. Тот в ответ скривился и указал глазами на неприметную дверь за своей спиной. Плотно запахнув плащ и натянув капюшон на самые глаза, посетитель молча прошёл мимо драки, где королевских агентов уже явно рвали на куски, покидая таверну.
Выйдя на свежий воздух, он направился задними дворами прочь, ворча что-то о поганой погоде, злобе, царящей в душах людских, да слугах Сатаны на троне…
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Суворов с большой помпой покидал Париж. На сей раз торопиться ему было особенно не надо, и он устроил для горожан настоящее представление. Сияя начищенными кирасами и касками, горделиво вышагивали гренадеры. Уверенно неся свои длинные винтовки, шествовали одетые в тёмно-зелёную форму невысокие егеря. Пехотинцы демонстрировали немалое число и отличную выучку, настолько чётко маршируя по не очень ровным улицам столицы Франции, что немолодые парижане неверяще качали головами.
Шла кавалерия, пусть и не блистающая привычной для Европы разноцветной и богатой формой, зато обладающая удивительно одинаковым набором оружия и отличными лошадьми. Шла многочисленная артиллерия, просто пугающая размерами орудий и влекущих их флегматичных першеронов. Шли сапёрные части, блестя отполированными топорами и баграми.
Русская армия проходила через парижские улицы и площади, поражая своим блеском и силой, заставляя мужчин всё больше задумываться, а женщин терять последний разум от притока чувств. Многие знали, что значительная часть проходящих мимо них солдат и офицеров были природными французами как переселившимися в Восточную империю ранее, так и пожелавших принять русское подданство уже сейчас, после вторжения неудержимого Суворова.
Потом, дождавшись прохода основной части войск, пошёл совершенно неисчислимый обоз, состоящий уже не столько из могучих русских возов, запряжённых огромными конями, сколько из привычных глазу местных жителей обычных французских телег, которые тащили некрупные французские же лошадки.
Провожали русских с тоской, многие выходи́ли на улицы всё время, пока шла армия Суворова. Солдаты Восточного императора, как стало привычным называть недавних врагов, оказались отличными людьми, организовавшими в Париже доселе неведомый порядок, давшими большинству горожан оплачиваемую, пусть в основном и продовольствием, работу, устраивавшим регулярные праздники и балы. Русские пришлись по душе парижанам, внушили им уважение и даже любовь к себе.
Именно высокая дисциплина в войсках, да ещё и блестящая работа комендантских частей генерала Боунапарта, ставшего подлинным любимцем столицы Франции, позволили Суворову несколько усилить армию, навербовав среди галлов более восьми тысяч только строевых, почти восстановить мощь своей артиллерии, поставив в строй множество французских орудий, и сформировать гигантский обоз. А в этом таборе передвигались не столько многочисленные русские медики, которым удалось не допустить вспышек болезней жарким летом 1807 года, всегда свойственных больши́м городам Европы, не столько раненные и больные, не полностью выздоровевшие за время пребывания в столице Франции, сколько масса парижан, а особенно парижанок, возжелавших присоединиться к победоносной армии царя Павла.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
— Николай Карлович, друг мой дорого́й! Не журись на меня! Богом прошу! — генерал Милинкович прижал руки к сердцу в полушутливом извинении.
— Иди ты к чёрту, Пётр Дмитриевич! — с кривой усмешкой махнул рукой Боунапарт, — А лучше, к Александру Васильевичу, он поди без тебя скучает! А! А ещё лучше, к своей Гортензии! Уж она-то, поди…
— Николай Карлович! Остановись! Ну ладно тебе! — уже совсем непритворно огорчился Милинкович, — Ужель всё-таки обиделся?
— Да отстань ты, Пётр! Ты думаешь, что я могу старого боевого друга… — Боунапарт не смог дальше сдерживать смех.
Милинкович растерянно заморгал, а потом присоединился к хохоту приятеля.
— Знаешь, Пётр Дмитриевич, я даже где-то рад, что Гортензия выбрала именно тебя. — спокойно проговорил корсиканец, только жилка, беспокойно бившаяся на виске, не позволяла полностью скрыть его чувства, — Оставаться женой генерала Дюрока, ставшего после своего военного позора главным предметом насмешек парижан, ей было никак не возможно… Хотя, признаться, я думал, что ты увлечён великолепной
