Бренная любовь - Элизабет Хэнд
«Королева Изельт» – гласило название.
Улыбка озарила лицо Рэдборна: а почему бы не набросать несколько эскизов к этим легендам? Английский фольклор нередко встречался ему в американских дамских журналах. Может, удастся напечатать пару картинок в «Леслис» – Лермонт, конечно, не будет возражать, особенно если посулить ему скромное вознаграждение. Рэдборн улегся и начал читать.
В стародавние времена жил на свете один рыцарь, которого судьба привела на пустоши близ Тинтагеля. Много дней скитался он со своими людьми по этим пустошам и не мог выбраться из тумана. Однажды утром, когда рассвело, очутились они у огромной расселины в скале, из которой бил свет. Рыцарь и его люди прошли в эту расселину и попали в другую страну, где и небо, и воздух были зелены, и даже кожа у местных жителей отливала зеленью. Они отвели рыцаря к своей королеве, великой Изельт, и очень скоро она стала его женою.
На свадьбе они плясали да пировали всю ночь, а на заре рыцарь попросил свою благоверную отпустить его домой. Королева Изельт согласилась и на прощанье поднесла ему множество даров. Напоследок она усадила ему на седло белую гончую и дала напутствие: вернувшись в свой мир, ни он, ни его люди не должны спешиваться, покуда на землю не спрыгнет пес.
И вот вернулись они в верхний мир. Второпях один из подданных рыцаря забыл про наставление королевы, спрыгнул с лошади и тут же обратился в прах, а остальные, увидав это, застыли на месте. Так они и стоят там по сей день, ведь пес еще не спрыгнул.
Пес еще не спрыгнул.
Рэдборн перечел последнюю строку, затем – всю историю.
– «Пес еще не спрыгнул», – прошептал он.
Как это понимать? Вспомнилась картина Якоба Кэнделла, наделенного несметными богатствами – пигментами, холстами и собольими кистями, – его незаконченное полотно с изображением безумной женщины. Они возвращаются со свадьбы.
Тут Рэдборн припомнил сказку, которую читала ему в детстве мама, историю из дорогой его сердцу детской книжки. «Лишь отгадай мое имя – и ты свободен».
Лишь отгадай имя. Образ душевнобольной женщины с верхнего этажа стал расти в нем и наполнять его, как воздух, когда наберешь его полную грудь: вот она стоит у окна палаты в ртутном свете, а вот на краю моста Блэкфрайарс. Эвьен Апстоун и незнакомка в столбе солнечного света среди саутваркских толп.
Однако обе они были лишь бледными тенями в сравнении с эйдолоном, который Рэдборн, подобно крепко стиснутой в ладони монете, удерживал в своей памяти. Изгиб ее щеки, ее осенние волосы, которыми играл ветер (не было никакого ветра), ее губы на его щеке (то была ладонь, не губы), холмики ее грудей в том месте, где чуть разошелся вырез платья (вырез не расходился, нет): все это было куда более настоящим и зримым, чем любой предмет в его комнате, чем даже сама женщина, мерявшая сейчас шагами палату наверху.
Наверху.
Тут он услышал ее шаги: она ходила туда-сюда, туда-сюда, словно искала путь в лабиринте. Рэдборн поднял глаза. В потолке над его головой сиял витой тоннель – точно такой, как на картине Якоба Кэнделла. Пес еще не спрыгнул. Камень и штукатурка осыпались, обнажив раковину наутилуса, в сердце которой была женщина с манящим взором и губами, шепчущими его имя. Рэдборн охнул, засмеялся и запел себе под нос:
Повернувшись, увидал я
На подушке след твоей щеки…
Он раскинулся на тонком матрасе, закрыл глаза и сосредоточился на звуке шагов. Туда-сюда, туда-сюда. Тем чаще становились ее шаги, чем чаще его сердцебиение и дыхание. По полу скользили ее юбки: не шелк и не лен, а подводные травы, за которыми проглядывал подобно обнаженной плоти белый морской песок. Казалось, стоит поднять руку – и можно дотронуться до нее, ощутить в ладони теплый изгиб, мягче кэнделловых собольих кистей, мягче всего на свете. Пахло ветивером, вербеной, ярь-медянкой; рот наполнился металлической синью обожженных мелких монет. Нельзя облизывать пальцы!
Он все равно облизал, сунул одну руку в рот, а другой расстегнул брюки; твердый член тут же выскочил из оков материи и спутанных теплых волос. Шаги над головой ударяли часто-часто: будто кто-то стучал пальцем по стеклу. Рэдборн задышал мелко и быстро; в комнате было холодно, но его объяло пламя. Выгнув спину, он раскрыл рот, чтобы прокричать ее имя, но у нее не было имени, был лишь цвет: асфодель резеда малахит шартрез виридис хризолит изумруд жимолость ветивер вербена…
Когда он кончил, с его губ сорвался крик – эхо слов Кэнделла: Узнать ее имя! Охнув, Рэдборн перекатился на бок, схватил с пола альбом, карандаш и принялся строчить:
Зелено, писал он, одни и те же буквы плясали по все новым и новым страницам, Зелено, Зелено, Зелено, Зелено, Зелено, ее зовут Зелено…
Он проснулся рано утром; все вокруг было залито медовым светом, а Рэдборна переполняло нетерпение, как в тот день, когда он впервые вошел в мастерскую. Он сел и ощутил прохладу в паху: вчера он забыл застегнуться. Наспех одевшись, он схватил альбом, карандаши, сюртук и побежал вниз.
Доктор Лермонт, бледный, с взлохмаченными волосами, сидел в столовой, перед ним были пустая тарелка, блокнот и чернильница.
– Мистер Комсток, доброе утро! Бреган нынче утром занята. Там, на буфете, есть каша, кофе и колбаски. – Он склонился над блокнотом.
Рэдборн взял еду и сел завтракать. Даже холодная каша с комочками не могла испортить ему настроение. Его распирало от восторга; он едва не засмеялся вслух, но мрачное выражение лица Лермонта отбило ему это желание. Рэдборн чувствовал, что сквозь его собственные веки пробивается некий свет, забрызгивая скатерть светло-изумрудными бликами. Поэтому он сидел с опущенной головой и изредка улыбался своей каше. «Зелено, – думал он. – Секрет в зелени».
Спустя несколько минут доктор Лермонт поднял голову.
– Час назад я ввел Кобусу очередную дозу, – сказал он. – Затем я вместе с Бреган понес ему завтрак и вновь обнаружил его в крайне возбужденном состоянии.
Лермонт сделал еще одну запись в длинной колонке цифр. Рэдборн, не поднимая глаз, кивнул. Глаза, глаза, осторожней с глазами.
– Иногда мы с успехом применяли для успокоения буйных больных синие ртутные пилюли, – предложил он.
– Принято, – сказал Лирмонт, продолжая писать.
– Это лишь предложение, – добавил Рэдборн, а потом, дождавшись, когда Лирмонт потянется за чем-нибудь на стоявшем рядом столике, украдкой заглянул в его записи.
Он ожидал увидеть там список успокоительных с
