Бренная любовь - Элизабет Хэнд
– Черт!
Под подушкой лежало что-то твердое. Я сунул туда руку и нащупал книжку. Хотел было, не глядя, скинуть ее на пол, но потрясенно замер. Включил свет.
– Какого хрена?..
Я сел и уставился на альбом; сердце бешено колотилось в груди. Столько лет минуло, а мой палец привычно, как в юности, скользнул под потрепанную обложку. Альбом раскрылся на том месте, где я когда-то остановился. Клубок из лоз и ветвей терновника, раскосые глаза с зелеными зрачками, а внизу – аккуратно выведенные слова:
Он закричал, что она не сможет скрываться от него вечно. Он никогда, никогда не перестанет ее искать, даже через тысячу лет! Ибо он – ее повелитель, а она – его Королева. Она – целый мир, и этот мир обретается внутри нее. Вернораксия не изменится, сколько бы ни длилась их разлука. Покуда она не вернется, равновесие будет нарушено и
Я ухватился за прикроватную тумбочку, надеясь опереться на что-то прочное, и ощутил, как затрещала под моими пальцами древесина…
– Господи, – бормотал я, – господи боже…
Это был мой альбом, тот самый, в котором я рисовал, когда брат отправил меня в клинику Маклина. «Неллюзия: ее история», том седьмой. Я ошалело глядел на обложку, на витой вензель дедушкиных инициалов и мои собственные инициалы, выведенные размашистой юной рукой. Кляксы, оставленные Рэдборном, я превратил в соцветия плюща и крушины, птичьи и женские лики, фасетчатые глаза стрекоз, цветы с мужскими ртами и половыми органами вместо сердцевины.
РК
вернораксия
том VII
«ближе»
Я уронил альбом на кровать, заранее зная, на какой странице он откроется: там был изображен король Герла, взбешенный побегом Вернораксии во тьму, а у его ног – огромный волкопес, изготовившийся к прыжку со скалистого мыса. Разум моментально унес меня в прошлое, в ту пору, когда я, четырнадцатилетний, сидел на вершине Головы Рыцаря и набрасывал в альбоме отвесный утес, а Ред собирал моллюсков внизу, на пляже. Теперь, читая эти строки, я ощутил, как от страниц поднимается прохладный запах моря и мокрого, засыпанного водорослями песка, и доносится с пляжа трескотня ржанок.
Вот мое проклятье: да будут твои ласки сводить с ума всякого, кроме меня. Ты будешь опустошать их, доводить до исступления, а они будут мечтать о смерти. Здесь я оставляю на страже своего пса, и не сойдет он с места, покуда ты не вернешься, даже если тебя не будет сотню лет. Ибо, хоть ты и сбежала, я навеки связан с тобою и Вернораксией. О да, О, Вернораксия, О, Любовь моя.
Слова на страницы заколыхались и поплыли. Я зажмурился, дрожа от ярости, боли и головокружительного чувства волшебного избавления: каким-то чудом мне удалось отменить нечто непоправимое, ужасное и окончательное, как сама смерть. Из соседнего кафе доносилась музыка; вдалеке гудела поливальная машина, и что-то желтое вспыхивало и гасло за шторами. Я встал и шатко вышел в гостиную, прижимая к груди альбом. Я начал с дальней стены: методично, одну за другой, снимал с полок книги и жадно ощупывал их руками.
– Где остальные?! – Я схватил какой-то словарь и разорвал надвое, решив, что внутри могут быть спрятаны мои рисунки. – Сукин сын, что ты с ними сделал?! Где она?!!
Я швырял книги на пол, пинал их и топтал, пока гостиная не побелела от страниц. Когда полки опустели, я замер как вкопанный и рухнул на колени среди уничтоженных книг. Те, что случайно уцелели, я рвал на части: корешки лопались в моих руках, обложки разлетались картонно-бумажными брызгами.
– Где она?! – бесновался я; подхватив с пола свой альбом для эскизов, я нежно покачал его на руках. – Что ты с ней сделал?!
Зазвонил телефон. Я встал, сорвал со стены аппарат и швырнул его в коридор. Затем ввалился в кухню; обрывки бумаги липли к голой груди, из рваной раны на руке сочилась кровь.
– Нет, – хрипло шептал я. – Сраный Саймон. Сволочь, где они? Что ты с ней сделал?!
И лишь минутой позже, рухнув на стул и недоуменно глядя на обложку своего альбома, где под женским профилем расцвел смазанный алый отпечаток, я наконец залился слезами.
Глава 12. Скала и Замок Уединенья
Он вернулся к себе. Видимо, в обязанности Бреган не входило прислуживать ему, поэтому Рэдборн сам распаковал небольшой саквояж и убрал в платяной шкаф свои немногочисленные вещи. Затем он поставил в угол мольберт, а рядом положил этюдник. Двигался он медленно, боясь потревожить больную руку, но спустя час боль утихла и он даже сумел передвинуть кровать, поместив ее напротив окна, откуда ему открывался вид на разрушенный шпиль над одиноким скалистым хребтом и темное небо позади.
Даже эти нехитрые действия утомили Рэдборна. Когда полседьмого Бреган постучала в дверь и позвала его ужинать, он попросил ее передать доктору Лермонту свои извинения.
– Пожалуйста, скажите ему, что мне нездоровится. Нет, спасибо, я обойдусь без ужина. Мне просто нужно как следует выспаться.
– Вы уверены, сэр?
– Да, да, конечно… Благодарю вас.
Она склонила голову набок. Ее синевато-багровая челюсть блестела, отчего казалось, будто ее лицо расплылось в чудовищной улыбке.
– Могу принести вам еду сюда, сэр.
– Нет, нет, нет…
Он быстро захлопнул дверь и рассмеялся.
– Сумасшедший дом!
Рэдборн снял сюртук и вешал его в шкаф, когда вдруг заметил, что один из карманов оттопыривается.
Книжка Лермонта! Та, которую ему показывал Суинберн. Рэдборн закрыл шкаф и, устроившись на кровати, принялся ее листать.
Она состояла по большей части из сказок про фей и других сверхъестественных существ: корнских великанов, пикси и бесов, русалок и русалов. Целая часть была посвящена различным святым. По отдельной главе – королю Артуру, затерянным городам и «добродетелям огня». Рэдборн задумчиво листал страницы, гадая, чем книга могла заинтересовать Суинберна. Сказ о горящих ногах?.. Легенды о сэре Тристраме и о затонувшем граде Лайонессе?
Последнее напомнило ему об истории, рассказанной Эвьен Апстоун. Несколько мгновений он глядел в окно, после чего раскрыл книгу на последних страницах. Там лежали два сложенных пополам листка дешевой голубой почтовой бумаги. Он расправил их и положил на кровать.
Рэдборн сразу узнал руку Суинберна, но на всякий случай заглянул в начало книги, где на титульном листе стояла подпись поэта, и убедился: да, писал он. Оба листа были заполнены какими-то бессвязными бреднями, представляющими интерес разве что для самого Суинберна или, на худой конец, Лермонта. Рэдборн убрал записки
