Бренная любовь - Элизабет Хэнд
Стало быть, нервный срыв. Почему-то, несмотря на кофе и хлеб, это уже не казалось ему такой нелепостью, как сначала. Дэниел глядел на толпы людей, выходящих из подземки и разбегающихся кто куда: одни вставали в очередь на автобусной остановке, другие ныряли в стеклянные двери «Холланд и Барнетт» за витаминами и чаем. В лице каждой встречной женщины Дэниел видел ее. Но Ларкин среди них не было. Он чувствовал, как по телу расползается яд – неизбывный ужас, что он не найдет ее ни здесь, ни где бы то ни было.
– Нет, – прошептал он. – Нет. Иди.
Он заморгал, опустив глаза, чтобы унять слезы, затем бросил взгляд через дорогу на дом Ника, взмывающий над Инвернесс-стрит. Надпись на ядовито-зеленом рекламном щите, обращенном к Хай-стрит, гласила: «НАС УЖЕ МНОГО». Над щитом в лучах солнца, пробившихся сквозь высокие светло-голубые облака, мерцали окна квартиры Ника. Дэниел не находил в себе сил вернуться туда, услышать голос Ника, услышать, как Ник – или кто-то другой, – произносит его имя.
– Извините, – сказал прохожий, пытаясь обойти Дэниела; у него на запястье сверкнули часы.
– Десять тридцать, – вслух произнес Дэниел; мужчина обернулся, и Дэниел потряс головой. – Простите. Простите.
Он зашагал дальше. Потеплело; в «Кэмден китчен» заходили девушки в безрукавых топах и велосипедках. Дэниел по-прежнему ощущал озноб и ломоту. Он сунул руки в карманы и нащупал там что-то незнакомое – точно не мобильник. Он вытащил это и увидел визитку с надписью: «ДЖУДА ТРЕНТ…. [email protected]».
Он нырнул под навес магазина дешевой электроники и позвонил ей.
– Джуда Трент, – резко, с кокни-говорком произнесла она в трубку. – Кто говорит?
– Э-э… Дэниел Роулендс. Мы… мы с вами вчера познакомились, помните?
Молчание. Затем:
– О да, конечно! Господи, где вы?!
– В Кэмден-тауне. Не у Ника дома… на улице, на Хай-стрит. Слушайте… это странно прозвучит…
– Лучше приезжайте ко мне. Я в Ислингтоне, на самом краю Тафнелл-парка. Миддлтон-гроув. Ближайшее метро «Каледония-роуд», оттуда пешком минут пятнадцать. Дом номер тридцать семь. Я вас жду.
Дорога заняла у него почти час. Стоя в поезде Северной ветки, он чувствовал себя персонажем из фильма Дэвида Линча: весь какой-то мятый, с красными глазами, саднившими так, будто он долго глядел на солнце. При каждом движении ворот его рубахи раскрывался, и оттуда его обдавало запахом собственного пота, промежности и горелого сахара, а еще мощным яблочным духом, от которого на глаза сразу наворачивались слезы. Он замечал, что люди его сторонятся; когда он наконец вышел на станции «Каледония-роуд», парень с девушкой за его спиной переглянулись и покатились со смеху.
Несколько минут он пытался сориентироваться. У выхода из метро стоял газетный киоск, а рядом бездомный продавал старые номера газеты «Биг ишью». Дэниел быстро зашагал по улице, опустив голову и стараясь не глядеть на прохожих, мысленно репетируя, что скажет Джуде Трент. Она исчезла: раз – и нет ее. Я лежал рядом, отвернулся и…
Дэниел разрыдался и оперся рукой о платан, росший рядом с тротуаром. Судорожно втягивая воздух ртом, он обхватил ствол дерева и прижался к нему лицом; шершавая кора ожгла лоб. Он не знал, сколько так простоял, и не хотел знать, ему было все равно, он просто рыдал, не обращая внимания на прохожих, смотревших на него с отвращением или состраданием.
– Эй, – раздался за спиной чей-то голос; на миг он решил, что это Ларкин, и мир тотчас вспыхнул белым и зеленым; затем он увидел руку с голубыми ногтями. – Дэниел, здравствуйте. Идемте со мной, друг мой, тут недалеко.
Она обняла его за плечи, и он рухнул в ее объятья, сгорая от стыда и ужаса, но не в силах прекратить рыдания.
– О, господи… Простите! Простите, умоляю, я не… я не…
– Ну, ну. Тише. – Она взяла его за подбородок и запрокинула ему голову. – Ну и дела! Черт, вот угораздило…
Она тронула внешний уголок его глаза, воспалившийся от слез, осмотрела его грудь и, отодвинув ворот рубашки, присвистнула.
– Черт возьми, Хейворд был прав! Нет, только гляньте, что она с вами сделала, мать ее! Ох и болван…
Она помотала головой.
– Так, ладно. Идти можете? Надо пройтись, вряд ли вам сейчас стоит садиться в такси.
– Все хорошо. – Говорить было больно: горло драло так, словно он наглотался щепок, однако собственные слова придали ему сил. – Я дойду.
Она жила в квартале c викторианскими домами ленточной застройки. Перед каждым четырехэтажным таунхаусом зеленел аккуратный садик со стриженой лужайкой, а на узких подъездных дорожках стояли «вольво» и «ситроены» последних моделей. Дэниел был слишком изможден, чтобы подивиться ее роскошному дому с ухоженными розами и мощеной дорожкой во дворе, коваными фонарями, камерами наблюдения и блестящей латунной табличкой с именем на двери.
– Мой кабинет там.
Она провела его через подстриженную самшитовую изгородь к боковой двери.
– Знаю, знаю, камер завались – как на оружейном складе, черт побери. Раньше у меня хватало недоброжелателей: гомофобы, мать их, недоростки из Нацфронта… Клиентов мне распугивали. Все, мы на месте.
Внутри было просторно и уютно. Большие комнаты, омытые золотистым утренним солнцем, зеленоватые стены успокаивающего оттенка лишайника, толстые персидские ковры, старые массивные столы в деревенском стиле. Фоном звучали скрипичные сонаты Бибера. От царящего в доме спокойствия Дэниелу стало еще больше не по себе.
– Это ваш дом?
Джуда усмехнулась.
– Трудно поверить, да? Я хорошо маскируюсь.
Они вошли в кухню. Дэниел рухнул в кресло, а Джуда начала заваривать чай. Когда электрический чайник вскипел, она поставила перед Дэниелом тарелку с ломтем мягкого белого сыра, земляникой и темным хлебом с орешками.
Дэниел помотал головой.
– Не могу.
– Надо поесть.
– Мне станет плохо.
– Вам будет очень плохо, если вы не поедите. Поверьте, я знаю, о чем говорю. Вот.
Она сунула ему под нос ломоть хлеба. От запаха жареного фундука ему скрутило живот, и он опять помотал головой.
– Не могу! – прошептал он, понимая, как нелепо и жалко это звучит. – Пожалуйста.
– Ешьте. – Она не просила, а приказывала. – Сейчас же.
Дэниел откусил или, скорее, лизнул маленький кусочек, и к горлу тотчас подкатила тошнота. Джуда подошла и положила руку ему на шею.
– Глотайте, – сказала она. – Живо, живо.
Каким-то чудом он проглотил хлеб и даже сумел удержать его в желудке. Джуда гладила его по шее.
– Вот так. Теперь еще кусочек. Давайте.
Он съел, быть может, половину ломтика, и от каждого куска его едва не выворачивало наизнанку.
– Все,
