Бренная любовь - Элизабет Хэнд
Прогремел голос Лермонта:
– Мистер Комсток! Рубаху!
Рэдборн перекатился на бок и застонал; Лермонт рывком поднял его на ноги.
– Берите! – Врач сунул ему в руки ворох из холщовых щупалец и китового уса: то была смирительная рубашка. – Зайдите сзади!
Рэдборн, пошатнувшись, сел на пол к старику, Лермонт тут же подскочил к нему со шприцем. Кэнделл замычал и попытался отбиться от врача, но тот уже вонзил иглу ему в руку. Рэдборн накинул смирительную рубаху на голову Кэнделла. Старик вяло отмахивался, словно от мошкары; похоже, его смирил один вид Лермонта.
– Кобус! – громко и четко произнес врач. – Кобус, сядьте в кресло, пожалуйста.
Старик встал и, пошатываясь, в ужасе уставился на Рэдборна.
– Кобус. Сядьте.
Кэнделл грузно рухнул в кресло. Рэдборн стал завязывать на нем рубаху, но Лермонт скомандовал:
– Не надо, Комсток.
Рэдборн не послушался.
– Я сказал, не надо. – Лермонт положил руку ему на плечо.
– Да вы, видно, тоже спятили?! – заорал Рэдборн. – Он едва меня не убил!
– Я вколол ему успокоительное. Не надо было оставлять вас с ним наедине…
– Конечно, не надо было, черт возьми! – Рэдборн отпихнул руку Лермонта и поморщился от резкой боли. – Господи, он мне руку сломал!
– Помогите уложить его на кровать. Потом займемся вами.
Рэдборн яростно выругался, но подчинился. Тело старика обмякло, он сидел с полуприкрытыми глазами и разинутым ртом; когда они попытались его поднять, он зарычал, потом тихо всхлипнул и позволил оттащить себя к железной койке в углу. Рэдборн отошел, потирая руку и глядя на Лермонта.
– Морфий?
– Уксусный ангидрид… тетраэтил морфин. Лошадиная доза, к малым Кэнделл поразительно невосприимчив. Теперь давайте займемся вашей рукой.
Кэнделл остался лежать на койке, неподвижно глядя в потолок. Доктор Лермонт запер за собой дверь, затем осторожно взял Рэдборна за руку и закатал ему рукав.
– Перелома нет, – заключил он после осмотра. – Небольшое растяжение, возможно. Если хотите, наложу шину.
– Нет. – Рэдборн сердито помотал головой. – Тогда я не смогу писать.
– И помогать мне.
– Да к черту вас! Могли бы и предупредить, на что он способен!
– Вы ведь говорили, что имеете опыт работы с душевнобольными, мистер Комсток. – Лермонт сунул ключи в карман. – Однако мне действительно не следовало оставлять вас с ним наедине. Я отвлекся, мисс Апстоун очень волновалась…
Он прижал руку ко лбу и поморщился.
– Понимаете теперь, что без подмоги мне не обойтись?
Рэдборн промолчал и посмотрел в зарешеченное окно на голый склон холма, ведущий к обрыву. Там стоял домик с белеными стенами, яркий и словно игрушечный в лучах внезапно проглянувшего солнца. Рэдборн представил мисс Апстоун, дымку ее рыжеватых волос и сияющие зеленые глаза; внезапно его одолело чувство утраты – острое, невыносимое, страшнее любой физической боли. Он опустил глаза.
– Ладно. Я готов у вас работать.
Больше он не сказал ни слова, не пошевелился, не поднял взгляда. Минуту спустя доктор произнес: «Вот и славно», и Рэдборн услышал его удаляющиеся шаги.
Глава 10. Противоречие
По нраву мне крепкая круглая башня
Где чýдная тень нарушает мой сон.
И явится тот, кто стараньем прославлен,
Туда, где неистово бьются валы.
Избрано место, размыты, но ярки
Черты, и, сверкая, над морем стоит
Крепость для той, что блистала всечасно
Там, где дикий Арфон – там, в Эрари.
Добьешься ли мантий, не глядя на шелк?
Я крепче ее никого не любил,
И с ней проводил бы я каждую ночь,
Когда бы ей песню сложил.
Хивел ап Оуайн Гвинед
Он вспомнил все. Что в глазах у женщины был зеленый мир; что он лег с ней и губами исторг из нее крик; ночью за окном ухала сова. Что миропорядок и смысл обрели вкус; что у желания был цвет, а у пустоты – звук. Что на его коже остались царапины от когтей; что повсюду лежали лесные орехи. И что в каждом был целый мир. Что под ним была не земля, но вода. Что все его прежние представления о мире были ошибочными. Что этот мир, его мир, в котором были сталь, трава, бетон и хлеб, жужжащий мобильник, запекшаяся кровь, семя, сахар, – что этот мир оказался ложью, ширмой, завесой. Что он не знал ничего и познал все. Что это не его мир. Что он – не он. А она – не она. Не женщина.
И что она пропала. Пропала. Пропала.
– Ларкин?
Он обыскал всю лодку. Поначалу улыбался – где же она прячется? Внутри не было ни единой двери, если не считать складной виниловой перегородки, за которой скрывался гальюн. Он заглянул туда, затем принялся открывать ящики и дверцы всех шкафчиков подряд, все хитрые, украшенные тончайшей ручной резьбой встроенные чуланчики, которые будто множились, пока он ходил из одного конца лодки в другой. Казалось, их сотни, этих ящиков в ящиках и раздвижных панелей, прячущих за собой потайные ниши для механизмов. Откуда их столько? Это бред, их не может быть так много, но вот же они, бесчисленные полочки для кувшинов воды, круп, бобов, кураги и инжира, изюма, нечищенного миндаля, инструментов. В одном узком и длинном выдвижном ящике оказалось лишь морское стекло, все еще покрытое песком: зеленое, коричневое, лавандовое. В другом лежали перепечатанные дневники некой леди Льюис. Одна страница была заложена высушенной вайей папоротника – некогда зеленой, а теперь тускло-желтой.
…возвратилась после прогулки с Недом Берн-Джонсом. Он был совершенно околдован и дома сразу же зарисовал по памяти ее портрет и ничего в нем больше не менял, но сказал, что это русалка. Он часто говорил, что она – никси, поднявшаяся к нему из колодца.
Дэниел закрыл этот ящик и выдвинул следующий. Он оказался забит фотографиями – коричневато-желтыми, с обтрепанными краями. Молодой человек на краю обрыва обнимал женщину в блузке-матроске и юбке; лицо ее скрывалось за темными волосами, взметенными ветром. На другом снимке стояли рядом две женщины в одинаковых платьях из японского шелка, по моде 20-х годов. У одной был светлый «боб», у другой распущенные темные волосы, украшенные ободком с павлиньим пером. Среди фотографий обнаружилось несколько клочков бумаги со словами:
Прозрачная зелень, вторая сцена.
Тебе так впору эта роль.[47]
Билет с оторванным корешком с концерта группы 13th Floor Elevators в Остине, 1969 год. Видеокассета с фильмом «Девушки из
