Бренная любовь - Элизабет Хэнд
Банки и кисти загремели, что-то с тихим звяком упало на пол и укатилось. Рэдборн поискал, но ничего не нашел. Якоб за его спиной даже бровью не повел, он будто вовсе забыл о существовании молодого человека. Рэдборн выпрямился; его внимание привлекла одна из кистей на полке. Он взял ее в руки и прищурился.
– Соболь? – вслух удивился он, разглядывая длинную ручку красного дерева и металлическую оплетку… Неужели из золота?
Не может быть. Рэдборн поднес кисть к свету. Если это не чистое золото, то позолоченная медь. Ворс длинный и черный, с крошечным белым пятнышком на конце, словно прихваченный инеем. Рэдборн погладил себя кисточкой по щеке: мягкая, как пух.
– Ей богу, соболь!
Он покосился на Кэнделла, однако тот был увлечен работой и ничего вокруг не замечал. Тогда Рэдборн осмотрел остальные полки и обнаружил банку с замоченными грязными кистями. Он макнул в нее свою находку, вытащил и ударил указательным пальцем по оплетке. Мокрый кончик кисти тут же, словно по волшебству, заострился. Рэдборн подошел к полке и на ее пыльной поверхности вывел тончайшую S – казалось, ее написали одним-единственным волоском. Влага на его глазах высохла, и буква исчезла.
Рэдборн тихо присвистнул. Соболь не какой-нибудь, а тобольский! На вес золота. Все кисти Рэдборна были имитацией соболя – из выбеленного бычьего волоса, из белки и верблюжьей шерсти (на самом деле вовсе не верблюжьей, а из волоса азиатских пони). Хорошие оплетки изготавливаются бесшовным способом, а у его кисточек она была завернутого типа. Деревянная ручка впитывала влагу, разбухала, и дешевый металл лопался. Лучшая кисть Рэдборна имела небольшую примесь натурального соболиного волоса. Когда никелированная обойма треснула, Рэдборн заменил ее оплеткой из хлопка, но, увы, она стала почти непригодной для работы.
А у этого спятившего убийцы, заточенного в Корнуолльской психушке, множество собольих кистей на тысячи фунтов стерлингов! Рэдборн еще раз покосился на Кэнделла и опустился на колени, чтобы подробней изучить его арсенал.
В банках были кисти из щетины китайского борова – из Ханькоу, кажется, – и несколько французских круглых с волосом казанской белки. Кисти для лака, длинные линейные, веерные, даже несколько китайских (последние Рэдборн узнал по отсутствию обоймы – пучки длинного волчьего и куньего волоса были вставлены прямо в бамбуковую ручку). Все, кроме китайских, кисти имели позолоченную оплетку с выгравированными инициалами художника: ЯК.
За спиной раздавался мерный шелест кисти Кэнделла по холсту. Вдруг запах масел показался Рэдборну таким крепким, что ему стало дурно. Прикрыв рот платком, он бросился к двери. Кэнделл поднял на него спокойный взгляд бледно-голубых глаз.
– Уже уходите?
– Нет. Мне стало нехорошо от испарений.
– Должно быть, масло из семян мака так на вас подействовало. Или копаловый лак. Я его недавно опробовал на уголке одного холста. Может, вы проголодались? Есть яйца…
– Нет, – поспешно ответил Рэдборн. – Благодарю. Да, наверное, дело в лаке. Я в этом смысле избалован – привык работать на свежем воздухе.
Якоб улыбнулся.
– Эта роскошь уже давно мне недоступна.
Рэдборн вспыхнул, но Кэнделл не обратил на это внимания, лишь заменил кисть и вновь склонился к нижнему углу своей работы.
– Вам нужны кисти? Я заметил, что вас заинтересовали мои полки.
– Нет, просто я поразился изобилию и… роскоши…
– Кисти мне покупает доктор Лермонт. Даже у Сэра Слошуа[46], этого хрена собачьего, нет столько собольих кистей! А пигменты видели?
Кэнделл разразился скрипучим, как ржавые дверные петли, смехом.
– Когда Россетти увидел мою палату, он хохотал до слез – у безумца в психушке не просто ящик с красками, а настоящая сокровищница! Только вы уж, пожалуйста, не плачьте, мистер Комсток. А если все же надумаете лить слезы – не лейте их в мою ляпис-лазурь!
Рэдборн выдавил слабую улыбку и подошел к вороху тряпья на полу, от которого пахло так, будто какая-то живность устроила себе там гнездо и там же издохла.
– Ваши работы действительно достойны восхищения, сэр.
Он замер над очередным крошечным полотном с кропотливо выписанными людьми и растениями. Картина называлась «Свадьба».
– Вы пишете по памяти? – поинтересовался Рэдборн.
– А что мне остается? У меня, конечно, есть альбомы с зарисовками из путешествий. А недавно я обрел натурщицу в лице мисс Апстоун.
У Рэдборна перехватило горло; он отвернулся к полкам и едва сдержал крик. Полки ломились под весом сотен стеклянных и керамических сосудов, в которых хранилось несметное количество всевозможных пигментов. Уголь, свинцовые белила и олений рог; cornu cervium – чистейший черный, получаемый из жженой слоновой кости; кельнская земля, коричневый вандик.
И caput mortuum – Рэдборн взял с полки банку и прищурился, пытаясь прочесть выцветшую надпись на ярлыке.
– Да, кстати, это настоящая caput mortuum, – заметил Кэнделл. – Теперь такую не делают – народ пошел шибко брезгливый. Я собственноручно раздобыл для нее сырье, когда посещал Долину Царей. У одного торговца древностями лежали в уголке мумии для изготовления пигмента. Он отлично подходит для изображения пыли. – Опять скрипучий смех. – Пигмент, кстати, делается не из самих останков, а из смолы, которой бальзамировали тела. Ее перемешивают с костяной мукой. Учитель вам про это не рассказывал?
– Нет. – Рэдборн вернул емкость на место и взял другую, с такой чистейшей ляпис-лазурью, что казалось, кто-то сунул в банку пригоршню неба. – Мы в основном отрабатывали технику наложения мазков. И изучали анатомию, хотя ее я уже знал, поскольку имею медицинское образование.
– О! – Кэнделл, отложив кисть, просиял. – Вот почему вы не брезгливы! Художнику полезно иметь крепкий желудок. Вы бы знали, какие среди приятелей Россетти попадаются неженки!
Рэдборн, улыбнувшись, продолжал изучать пигменты.
– Очень сложно бывает получить хороший зеленый, – сказал Кэнделл, вновь берясь за кисть (Рэдборн как раз добрался до полки с зелеными пигментами). – Увидев его воочию, понимаешь, сколь жалки наши усилия. Зеленая патина хороша, но карбонат меди ядовит. Ни в коем случае нельзя облизывать пальцы! Или кисть. Я использую Verd de Vessie, зеленый краситель из ягод крушины. Делаю его сам.
– Rhamnus catharticus, – проговорил Рэдборн. – Крушина слабительная.
Глаза Кэнделла засияли.
– Вот это познания!
– Я с детства изучаю ботанику. Можно сказать, это моя страсть.
– Неужели? Что ж, на здешних пустошах можно найти немало любопытного, если смотреть в оба.
Рэдборн продолжал ревизию. Некоторые красители имели столь туманные названия, что могли быть только данью моде, однако они стояли бок-о-бок с самыми заурядными порошками. Желтый мышьяк – сияющее золото, осветлять которое можно было только белым пигментом из оленьего рога; аурипигмент – королевский желтый – яркий и смертельно ядовитый; все земли и прозрачные лаки, какие Рэдборн в детстве ссасывал
